Ночью все кошки серы. Имеет ли значение, кого мы любим?

– Нет, – сказала бабушка и закрыла дверь.

Я услышала ее шаркающие удаляющиеся шаги. Серый котенок, которого я вытащила из кошачьего лаза в подвале, сладко спал у меня за пазухой.

Екатерина Данилова

Я спустилась к лазу – под лестницей был вынут один кирпич. Там я и обнаружила, возвращаясь из школы, серый комок, который раскачивался на месте и пищал. Совершенно невозможно было засунуть его обратно, в эту черную дыру. Я положила на грязный пол в подъезде портфель, села сверху и разревелась. Как сказала бы мама, «начала точить слезу». Котенок спал, я рыдала, мимо проходили соседи, участливо спрашивая что случилось, кивали и поднимались выше. Наша дверь была молчалива, как вход в склеп. Бабушка, бабуля, даже не поинтересовалась, куда я делась после школы, не хочу ли я есть, когда я буду делать уроки. Даже ключ в скважине не царапнул.

Со временем слезы кончились. И я просто сидела в обнимку с котенком под лестницей. Серый, с полосочками, он казался мне воплощенной красотой и трогательностью. Сегодня для этого изобрели слово «мимимишный».

Надо было знать бабушку. Уж чем-чем, а «мимимишностью» ее, пережившую ярославский мятеж, гибель ребенка, расстрел мужа, войну, эвакуацию, смерть второго мужа, было точно не пронять.

Я тогда этого еще не знала.

…Когда уже стемнело, дверь подъезда хлопнула еще раз – о благословенные времена, когда на подъездах не было домофонов, а ключи для детей оставляли под ковриком – и в подъезд ввалился сильно датый сосед с третьего этажа дядя Коля Новиков.

– А ты чего тут сидишь, сопливая?

Полдня я просидела под лестницей с котенком в обнимку

– А меня бабушка с котенком домой не пускает, – срывающимся голосом, отчетливо понимая, что сильно переигрываю, сообщила я дяде Коле.

– А ну пойдем!

Я сгребла портфель, прижала к груди котенка и двинулась за Колей.

Твердой и одновременно нетвердой рукой Коля решительно нажал звонок. Бабушка открыла на удивление быстро. Видимо, она тоже терзалась тем, что ребенок не пойми где. Увидев Колю, она оторопела. Ожидала внучку в слезах и соплях, а оказалась лицом к лицу с нетрезвым грузчиком из мебельного магазина.

– Катерина Пална! Ты что ж ребенка домой не пускаешь? – сурово спросил ее Коля.

Бабушка замялась.

– Ну так она… это… котенка принесла, – не очень убедительно ответила она.

– И что?! Добрая девочка! – Коля огромной пятерней вытащил меня из-за спины и вставил в открытую дверь.

Теперь я стояла в прихожей. И котенок уже был в прихожей. Потому что у меня за пазухой.

– Спасибо, Коля, – горько сказала бабушка, – всего доброго.

И с прямой спиной удалилась на кухню.

Коля подмигнул мне и закрыл дверь.

Вечером с работы приехала мама. Она осмотрела нового члена семьи, которого уже накормили молоком, вымыли и завернули в шарф (эх, бабушка-бабушка, а еще строила из себя неприступную крепость!) и изрекла:

– Среднерусский полосатый.

Обретя дом, котенок свернулся в клубок и замурлыкал

– Шпротка, – уточнила бабушка, которую пробило на эстетику.

– Это Ося, – пискнула я. Все-таки я чувствовала себя виноватой.

– Значит так, – мама повернулась ко мне, – убирать за ним будешь ты, следить за лотком тоже. Ну и полы пылесосить в квартире каждую неделю.

Хотя я и была поражена внезапно открывшимся маминым коварством, но мне удалось перехватитьудивленный взгляд бабушки. Видимо, на такиерепарации даже она не рассчитывала.

Так Оська появился в нашей квартире.

А так как квартира находилась на первом этаже убитой хрущевки, то жизнь у него была роскошная. Гулял он сколько хотел. Если ему приспичило домой, кот вскакивал на оконную раму, около которой бабушка с «беломориной» читала очередной роман, и Екатерина Павловна послушно шла отворять дверь в подъезд. Это если дело было зимой. А если летом, и то лучше. Окно целыми днями было открыто. Бабушка трещала через подоконник с соседками и пускала кольца «Беломора». А кот дефилировал туда и обратно.

 Когда я поступила в университет, Ося был матерым котярой. Он жил бурной жизнью – устраивал драки в подвале, подворовывал вывешенные в авоськах за форточку продукты и пользовался популярностью у уличных кошек. Серыми котятами-шпротками, которых я извлекала из подвального лаза, были одарены все мои школьные подружки. Сейчас я вспоминаю какой-то холодок, когда я вваливалась к ним на чаепитие с очередным котенком.

Но детство тем и хорошо, что позволяет себе не замечать много из того, что отравляет жизнь взрослым.

…Весенний душный вечер был пропитан ароматом черемухи. Я брела с зачета по физкультуре на Ленгорах. Я-таки пробежала эту жуткую стометровку и получила зачет у несгибаемой Светланы Михайловны, которая в синем тренировочном костюме с белыми полосками ходила и на стадион, и в деканат, и в столовку. С Ленгор, которые нынче опять стали Воробьевыми, я дотащилась до Ярославского вокзала. Затем электричка на Тайнинку. Двадцать пять минут дремоты, перебиваемой скрипучим голосом: «Следующая станция Лосиноостровская… Лось». Главное не уснуть… «Перловская»… Надо вставать. Тайнинская тонула в кипении вишневых садов. Тогда тонула. Я была там недавно. Асфальт и тоска. Ну да ладно. Затем через Яузу с утками…

Подходя к подъезду, я обнаружила нашего кота, терпеливо дожидающегося меня на лавочке.

– Осенька, не пустили домой? Пойдем, котик…

Кот "насобачился" через форточки подворовывать еду у соседей

Кот деловито потрусил к дверям. Мы тихо шмыгнули в квартиру – бабушка уже спала, а мама застряла на работе. Обнявшись с котом, мы рухнули на диван. Где-то глубоко в ночи я слышала, как открылась и закрылась дверь. Вернулась мама. И тоже на цыпочках пробралась в спальню.

Утром я проснулась от страшного многоголосого воя. Выскочив в гостиную, мы – мама, бабушка и я – замерли на месте. Три огромных серых кота со звериными воплями, распушив хвосты, носились кругами по дивану, стенам, потолку. Торшер был повален. С серванта сметены часы. Скатерть на полу. Они проносились мимо нас, как метеоры. Люстра качалась. Один из котов на мгновенье повис на занавеске. В следующую секунду карниз с занавеской рухнул, а кот торпедой пролетел над нами.

– Надо открыть окно, – шепотом сказала мама.

– Открой, – предложила бабушка.

Войти в комнату означало оказаться на пути бешеного кошачьего круговорота.

Я на четвереньках быстро проползла к окну и распахнула его.

Один за другим коты вылетели в палисадник под окном и исчезли. А мы остались в нашем разрушенном жилище.

– Откуда их трое-то? – сказала бабушка. – Я вечером Оську забрала и легла спать.

– А я после зачета с лавочки его взяла, – добавила я.

– А я после работы. Он под дверью сидел, – засмеялась мама.

Кто из них троих был Ося? Кого мы любили? Поили молоком? Кого мы пустили в свою жизнь? Кого осыпаем нежными прозвищами и целуем в нос? Понимаем ли мы вообще, кому дарим лучшие порывы сердца? – думала я на следующий день по дороге в университет. Вот все три кота оказались абсолютно одинаковые.

Имеет ли значение, кого из них любить и привечать? Значит, дело не в коте, а в нас и в нашем желании любить и спасать?

А может, нашего Оси давно и нет, а вместо него живет другой среднерусский полосатый и нагло пользуется? А мы и не знаем... Или лучше не знать?

Кот Ося (или проходимец, который подменил его, или проходимец, который подменил проходимца) дожил до глубокой старости. Кого мы похоронили под сиренью, я до сих пор не знаю. Наверное, это не имеет значения.