Двойной код Пушкина в раскрытии святоотеческого «учения о прилоге». Часть II
Продолжаем публикацию чрезвычайно интересного доклада доктора филологических наук Александра Николаевича Ужанкова «Влияние святоотеческого “учения о прилоге” на формирование центральных образов героев повести А. С. Пушкина “Пиковая дама”».
Часть I. Как гениальный Пушкин раскрыл святоотеческое «учение о прилоге» в своей «Пиковой даме»
Со случайного анекдота, породившего помысл в сознании молодого инженера Германна, начинается вся эта история и заканчивается трагедией – смертью старухи. Германн готов был взять грех графини на свою душу, и он его взял, точнее – совершил собственный грех, поскольку стал убийцей. Сказалась предрасположенность ко греху: был готов к нему – совершил.
Казалось бы, мы с вами рассмотрели тему развития прилога (см. часть I), по сути, так оно и есть, но Пушкин не был бы Пушкиным, если бы не усложнил себе задачу. Что он делает? А он еще раз проводит своего героя тем же путем с развитием нового прилога.
Есть ли раскаяние, случилось ли покаяние у Германна в том, что произошло? Повествование ведь не закончилось. После смерти графини Германн спокойно идет в комнату к Лизавете Ивановне и там ей сообщает: «Графиня умерла <…> И кажется… я причиною ее смерти» [Пушкин, 1978, с. 229].
В мягкой форме сообщает о своей причастности к кончине старухи. А. С. Пушкин добавляет: Германн «не чувствовал угрызения совести при мысли о мертвой старухе. Одно его ужасало: невозвратная потеря тайны, от которой ожидал обогащения» [Пушкин, 1978, с. 229].
Вот он – новый прилог: обогащение! То есть желание выигрыша.
Раскаяние Лизы, художник иллюстраций к «Пиковой даме» А.С. Пушкина Я. Гюзелев
Наступало утро. Лизавета Ивановна, пережив мучительное раскаяние в невольном соучастии в убийстве своей благодетельницы, помогает Германну покинуть дом, для чего дает ему ключ от тайной двери, благодаря которой юноша может незамеченным выйти из дома.
А вот дальше А. С. Пушкин покажет, как нераскаявшийся человек может пройти еще раз тем же путем, даже несколько раз, если нет осознания своего греха и покаяния, то есть снова пройти те же пять стадий в развитии прилога, но на сей раз мучимый идеей обогащения.
«Три дня после роковой ночи, в девять часов утра, Германн отправился в *** монастырь, где должны были отпевать тело усопшей графини. Не чувствуя раскаяния, он не мог, однако, совершенно заглушить голос совести, твердившей ему: ты убийца старухи! Имея мало истинной веры (именно поэтому и не произошло покаяния! – А. У.), он имел множество предрассудков. Он верил, что мертвая графиня могла иметь вредное влияние на его жизнь, – и решился явиться на ее похороны, чтобы испросить у ней прощения» [Пушкин, 1978, с. 231].
Германн приходит попросить прощения не для того, чтобы загасить угрызения совести, но чтобы избежать последствий для его жизни. Поступок расчётливого человека: на всякий случай попросить у старухи прощения, чтобы что-нибудь худое не вышло в будущем.
«Графиня так была стара, что смерть ее никого не могла поразить и что ее родственники давно смотрели на нее как на отжившую. Молодой архиерей произнес надгробное слово. В простых и трогательных выражениях представил он мирное успение праведницы, которой долгие годы были тихим, умилительным приготовлением к христианской кончине» [Пушкин, 1978, с. 231].
Не таким уж мирным, как мы знаем, было это успение отнюдь не праведницы: из-за своего возраста или положения архиерей не был сведущ во всех похождениях графини, часть из которых знает читатель. Он просто использовал положенные для ситуации выражения, не вкладывая в них должного смысла. А вот А. С. Пушкин обыгрывает хорошо известное христианам понятие:
«Ангел смерти обрел ее, – сказал оратор, – бодрствующую в помышлениях благих и в ожидании жениха полунощного» [Пушкин, 1978, с. 231].
В первые три дня Страстной седмицы в храме звучит молитва «Се жених грядет в полунощи, и блажен раб, его же обрящет бдяща…», которая перекликается с евангельской притчей «О десяти девах», ожидающих пришествия «Жениха полунощного», то есть Спасителя. Пятеро мудрых дев ожидали Его со светильниками и маслом для них. В повести наблюдается явная аллюзия к притче: у старой графини горела лампадка, она не легла спать, а сидела в кресле, как бы в ожидании кого-то. Но еще большая профанация сакрального смысла происходит в эпизоде с Лизаветой Ивановной, которая в буквальном смысле ожидала жениха в полуночи, и он придет к ней, принеся разочарование… К этой ситуации мы еще вернемся.
«Служба совершилась с печальным приличием», все «пошли прощаться с телом» (примечательно, не с человеком! – А. У.), и Герман подошел ко гробу после всех:
Германн у гроба старой графини, художник иллюстраций к «Пиковой даме» А.С. Пушкина Я. Гюзелев
«Он поклонился в землю и несколько минут лежал на холодном полу, усыпанном ельником. Наконец приподнялся, бледен как сама покойница, взошел на ступени катафалка и наклонился... В эту минуту показалось ему, что мертвая насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом» [Пушкин, 1978, с. 232].
Получается, вовсе не случайно Германн назвал ее ведьмой и опасался возможных неприятностей: нечистая сила в ней как бы оживилась в его присутствии.
«Германн, поспешно подавшись назад, оступился и навзничь грянулся об земь. Его подняли. В то же самое время Лизавету Ивановну вынесли в обмороке на паперть» [Пушкин, 1978, с. 232].
Весь день «Германн был чрезвычайно расстроен». Прилог уже состоялся, начинается новая фаза развития греха. «Пил очень много, в надежде заглушить внутреннее волнение». Что-то непонятное с ним происходит: прищуренный взгляд старухи не дает ему покоя. Может, и попросил у гроба у нее прощение, но не покаялся в соделанном. Да и угнетали его мысли об утерянной тайне трех карт.
«Он проснулся уже ночью: луна озаряла его комнату. Он взглянул на часы: было без четверти три». Это приблизительно то самое время, когда при его участии умерла старуха. «Сон у него прошел; он сел на кровать и думал о похоронах старой графини». Это опять пиковая точка в развитии прилога, начало его третьей стадии – сложения помысла об утрате возможного выигрыша.
«В это время кто-то с улицы взглянул к нему в окошко – и тотчас отошел. Германн не обратил на то никакого внимания. Чрез минуту услышал он, что отпирали дверь в передней комнате. Германн думал, что денщик его, пьяный по своему обыкновению, возвращался с ночной прогулки. Но он услышал незнакомую походку: кто-то ходил, тихо шаркая туфлями» [Пушкин, 1978, с. 232].
Явление старой графини Германну, художник иллюстраций к «Пиковой даме» А.С. Пушкина Я. Гюзелев
Звуки, чье-то проникновение в дом, шаги, – все это напоминает его собственный, ставший роковым, визит в дом старой графини…
«Дверь отворилась, вошла женщина в белом платье. Германн принял ее за свою старую кормилицу и удивился, что могло привести ее в такую пору. Но белая женщина, скользнув, очутилась вдруг перед ним, – и Германн узнал графиню!
– Я пришла к тебе против своей воли, – сказала она твердым голосом, – но мне велено исполнить твою просьбу» [Пушкин, 1978, с. 232‑233].
Значит, ею действительно руководит некая нечистая сила, потому что она пришла к нему против своей воли? А если против своей воли, следовательно, не простила его!
«Тройка, семерка и туз выиграют тебе сряду, – но с тем, чтобы ты в сутки более одной карты не ставил и чтоб во всю жизнь уже после не играл. Прощаю тебе мою смерть, с тем, чтоб ты женился на моей воспитаннице Лизавете Ивановне...» [Пушкин, 1978, с. 233].
Сказав это, графиня тихо скрылась. Пиковая точка в развитии прилога – открылась тайна, которую он так желал узнать. Первый круг его развития уже привел к смерти старой графини. Отступит ли Германн от своей идеи выигрыша, положится на свое усердие, трудолюбие, расчетливость и вернется в исходную точку, или же пойдет снова дальше, в плену той же самой страсти? Вот как описывает Пушкин новое пленение (четвертая стадия) Германна:
«Тройка, семерка, туз – скоро заслонили в воображении Германна образ мертвой старухи. Тройка, семерка, туз – не выходили из его головы и шевелились на его губах. Увидев молодую девушку, он говорил: “Как она стройна!.. Настоящая тройка червонная”. У него спрашивали: “который час”, он отвечал: “без пяти минут семерка”. Всякий пузастый мужчина напоминал ему туза. Тройка, семерка, туз – преследовали его во сне, принимая все возможные виды: тройка цвела перед ним в образе пышного грандифлора, семерка представлялась готическими воротами, туз огромным пауком» [Пушкин, 1978, с. 233].
По мнению преп. Филофея Синайского, «пленение есть насильственное и невольное отведение сердца (в плен), удержание в нем и слияние будто в одну жизнь с предметом пленившим, от коего (слияния) исчезает доброе наше состояние (теряется покой)» [Добротолюбие, 1910, т. 3, с. 420].
Преподобный Ефрем Сирианин
Из этого нового пленения ему уже не выбраться: сознание порабощено им: «Все мысли его слились в одну, – воспользоваться тайной, которая дорого ему стоила». «Пленение есть принужденное, невольное увлечение сердца, преобладаемого предубеждением, – отмечает преп. Ефрем Сирианин, – и долговременною привычкою» думать о желанном [Добротолюбие, 1910, т. 2, с. 363].
Теперь страстью Германна стал выигрыш, о котором он так долго и сильно мечтал. В это время в Петербурге появился Чекалинский, избранный в обществе богатых игроков председателем. В его доме игра шла по-крупному, делались большие ставки, и Нарумов, игрок, с которого начиналось повествование, и привез Германна в дом к Чекалинскому.
«Наконец талья кончилась. Чекалинский стасовал карты и приготовился метать другую.
– Позвольте поставить карту, – сказал Германн, протягивая руку из-за толстого господина, тут же понтировавшего. Чекалинский улыбнулся и поклонился, молча, в знак покорного согласия. Нарумов, смеясь, поздравил Германна с разрешением долговременного поста и пожелал ему счастливого начала» [Пушкин, 1978, с. 235].
А. С. Пушкин снова обыгрывает православные термины, словно хочет уверить читателя в благонравии описываемого им общества. Хотя, конечно, здесь наблюдается простое сравнение: Германн удерживался от игры, то есть постился, а теперь «разговелся».
Ставки. Художник иллюстраций к «Пиковой даме» Я. Гюзелев
«– Сколько-с? – спросил, прищуриваясь, банкомет, – извините-с, я не разгляжу.
– Сорок семь тысяч, – отвечал Германн.
При этих словах все головы обратились мгновенно, и все глаза устремились на Германна. “Он с ума сошел!” – подумал Нарумов» [Пушкин, 1978, с. 235].
Благоразумная мысль Нарумова, опередившая ход событий!
«Германн вынул из кармана банковый билет и подал его Чекалинскому, который, бегло посмотрев его, положил на Германнову карту» [Пушкин, 1978, с. 235].
Принцип карточной игры «Фараон» заключается «в том, что каждый из ее участников (понтёр) выбирает из колоды карту, не показывая ее банкомету, и делает на нее ставку, после чего банкомет начинает “метать” другую колоду, раскладывая карты на две стороны. Если карта, соответствующая выбранной игроком, ложится направо – выигрывает банкомет, налево – понтёр» [Пушкин, 1955, с. 596].
Германн вынимает из своей колоды карту с тройкой и кладет ее вниз значением, а сверху нее положили банковский билет.
«Направо легла девятка, налево тройка. Выиграла! – сказал Германн, показывая свою карту. Между игроками поднялся шепот». «Нарумов не мог опомниться» [Пушкин, 1978, с. 236].
Мастерство А. С. Пушкина проявляется в точном подборе лексики, отражающей состояние игрока: Германн не получил выигрыш, как можно было бы сказать, а «принял (как должное! – А. У.) свои деньги и отошел от стола». Выигрыш – случайность, а принимают – должное.
На следующий день ситуация повторилась.
«Германн дождался новой тальи, поставил карту, положив на нее свои сорок семь тысяч и вчерашний выигрыш.
Чекалинский стал метать. Валет выпал направо, семерка налево.
Германн открыл семерку.
Все ахнули. Чекалинский видимо смутился. Он отсчитал девяноста четыре тысячи и передал Германну. Германн принял их с хладнокровием и в ту же минуту удалился» [Пушкин, 1978, с. 236].
На следующий вечер все уже ожидали появление Германна. Когда он «явился опять у стола», все обступили его, «чтобы видеть игру, столь необыкновенную».
«Германн стоял у стола, готовясь один понтировать противу бледного, но все улыбающегося Чекалинского. Каждый распечатал колоду карт. Чекалинский стасовал. Германн снял и поставил свою карту, покрыв ее кипой банковых билетов. Это похоже было на поединок. Глубокое молчание царствовало кругом.
Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз.
– Туз выиграл! – сказал Германн и открыл свою карту.
– Дама ваша убита, – сказал ласково Чекалинский.
Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла (хотя, по логике вещей, карта должна лежать! – А. У.) пиковая дама. Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдернуться» [Пушкин, 1978, с. 237].
Только ли в этой игре обдернулся, или и по жизни?
Германн был точно уверен, что выбрал туза из своей колоды, но вместо него оказалась пиковая дама. Каким образом произошла подмена? Ведь по игре, как и предсказала графиня, должен быть туз, и при метании карт Чекалинским налево лег туз. Получается, что старуха графиня сказала ему правду! Вот только вместо туза, каким-то случаем, там оказалась дама…
«В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась». Случилось в точности то же самое, что и на похоронах, когда покойница «насмешливо взглянула на него, прищуривая одним глазом».
Старая графиня напомнила о себе.
«Необыкновенное сходство поразило его…
– Старуха! – закричал он в ужасе» [Пушкин, 1978, с. 237].
Получается, что графиня не простила его и умышленно, через первоначальное торжество двух выигрышей, к чему так стремился Германн, и полным проигрышем – крахом всей жизни, расплатилась с бедным инженером.
«Германн стоял неподвижно. Когда отошел он от стола, поднялся шумный говор».
Начинался этот карточный поединок с удивленного шепота, завершился поднявшимся шумным говором. Примечательны и еще две детали: «Чекалинский потянул к себе проигранные билеты». Не выигранные им, а проигранные Германном, не взял их, а потянул, как некую тяжесть.
«– Славно спонтировал! – говорили игроки. Чекалинский снова стасовал карты: игра пошла своим чередом» [Пушкин, 1978, с. 237].
В «Заключении» повествования А. С. Пушкин представляет жизнь как продолжение карточной игры:
У того, кого хочет наказать, Бог отнимает разум. Художник иллюстраций к «Пиковой даме» Я. Гюзелев
«Германн сошел с ума. Он сидит в Обуховской больнице в 17‑м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: “Тройка, семерка, туз! Тройка, семерка, дама!..”» [Пушкин, 1978, с. 237].
На этом, кажется, можно было бы и завершить статью: в ней разобраны два случая развития пяти стадий прилога, представленные Пушкиным в повести «Пиковая дама» на примере одного персонажа. Первый прилог начался с анекдота о трех выигрышных картах и закончился смертью старой графини – носительницы этой тайны. Другой – с раскрытия этой тайны и ее последствия: проигрыша всего состояния Геманном и трагического для него финала. Никто ни до А. С. Пушкина, ни после него так не поступал: не усложнял свое повествование и художественный образ двойным кодированием. Можно было бы в очередной раз восхититься его талантом и поставить на этом точку.
Однако, оказывается, в повести еще есть одна история о развитии прилога, она касается Лизаветы Ивановны и приводится А. С. Пушкиным не случайно.
О ней – читайте продолжение…
Ссылки
1. Гаричева Е. А. «Мир станет красота Христова». Категория преображения в русской словесности XVI-XX веков. Великий Новгород, 2008. 298 с.
2. Добротолюбие: в 5 т. Т. 2 / перевод с греческого святителя Феофана Затворника. Изд. 4-е. Москва: Изд-во Сретенского монастыря, 2010. 736 с.
3. Добротолюбие: в 5 т. Т. 3 / перевод с греческого святителя Феофана Затворника. Изд. 4-е. Москва: Изд-во Сретенского монастыря, 2010. 448 с.
4. Леонов В., прот. Основы православной антропологии. Москва: Изд-во Московской Патриархии Русской Православной Церкви, 2013. 456 с.
5. Преподобного отца нашего Иоанна, Игумена Синайской горы, Лествица, в русском переводе. Сергиев Посад: Тип. Св.-Тр. Сергиевой Лавры, 1908. XII + 273. 92 с.
6. Преподобный Нил Сорский. Устав и послания / составление, перевод, коммент., вступ. ст. Г. М. Прохорова. Москва: Институт русской цивилизации, 2011. 240 с.
7. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: в 10-ти томах. Изд. 4. Т. 6. Художественная проза. Ленинград: Наука, 1978. 350 с.
8. Пушкин А. С. Сочинения: в 3-х томах. Т. 3. Москва: Художественная литература, 1955. 621 с.
9. Страсти и борьба с ними: по трудам святителя Феофана Затворника. Выдержки из творений и писем. Москва: Даниловский благовестник, 2011. 460 с.
10. Ужанков А. Н. «Мысленная брань» в повести «Бедная Лиза» Н. М. Карамзина // Русский язык за рубежом. 2017б. № 2 (261). С. 51-56.
11. Ужанков А. Н. Еще раз о «луче света в темном царстве» (О драме А. Н. Островского «Гроза») // Новый филологический вестник. 2017а. № 4 (43). С. 179-190.
12. Ужанков А. Н. Святоотеческое «учение о прилоге» в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание» // Проблемы исторической поэтики. 2020. Т. 18. С. 172-189.
13. Ужанков А. Н. Учение о прилоге как духовная основа художественного образа Анны Карениной // Новый филологический вестник. 2017в. № 2 (41). С. 89-100.
14. Ужанков А. Н. Учение о прилоге как духовная основа художественного образа Андрия в повести Н. В. Гоголя «Тарас Бульба» // Новый филологический вестник. 2024. № 1 (68). С. 79-94.
15. Шиманский Г. И. Нравственное богословие. Киев: Изд-во имени святителя Льва, папы Римского, 2005. 682 с.
05.12.2024
