Наталия Сухинина: «Господь посылает встречи, чтобы я рассказывала о них людям»

Она встречалась и с уголовниками, получившими пожизненные сроки, и с небожителями-подвижниками – и во всех видела образ Божий. Но других мы видим именно в «своем» свете, а у нее это свет радости, происходящей от сострадания и любви.

Сегодня, 2 апреля, 75-летний юбилей у писательницы Наталии Евгеньевны Сухининой. Накануне мы побеседовали о жизни, о ее книгах. Хотя сама она не отделяет одного от другого.

Благословение – это дело серьезное

– Наталия Евгеньевна, что в жизни главное?

– Смотря в какой жизни. В моей – творчество, это моя жизнь. В чьей-то другой жизни, может быть, – чадородие. Вот есть мамочки, у кого по 10 детей, – это для меня просто космос какой-то. Для кого-то смысл жизни в служении: хирург, например, операции делает, спасая людей.

В моей нынешней жизни главное для меня творчество – желание искренне рассказать о том, что волнует, надеясь, что это будет также, как и для меня, важно и для моих читателей.

– Вы стали писать книги уже будучи воцерковленным человеком?

– Да, и у меня был замечательный духовник, он сам церковный писатель – архимандрит Георгий (Тертышников). Писал много о святителе Феофане Затворнике. Давал мне на прочтение. Что-то мне было непонятно. Мы с ним это обсуждали. Он прямо возился со мною, всё мне разъясняя. Читал всё, что я писала, направлял меня, подсказывал. По-отечески ко мне относился. Я тогда уже работала экскурсоводом в Лавре, ездила из Москвы в Сергиев Посад. Как-то звонит: «Вы приедете?» – «Да». – «Не надо». – «Почему?» – «Сильный мороз, и в электричках холодно». Разве же это не отец? Когда у меня умер мой отец, батюшка мне сказал: «Теперь я буду вам за двоих».

А как-то, помню, не пустил меня на юбилей отца. Был Великий пост. Я отцу уже пообещала, что буду, а тут вдруг духовник говорит: «Да не надо бы…» – «Почему?» – «Ну, Великий пост».

– У вас, помню, где-то и в книгах встречается такой момент, точно они написаны в некотором роде в соавторстве с батюшкой. Хотя там герои не послушались. А вы?

Архимандрит Георгий (Тертышников)

– А я тогда уже все-таки понимала, что благословение – это дело серьезное. Пришлось перед отцом извиниться. Зато потом как прекрасно мы пообщались с ним на Светлой седмице! Тогда не было никаких гостей, суеты. Мы смогли очень душевно поговорить. Так что и тут я духовнику была только благодарна.

Отец Георгий мне многое открыл. Он никогда не ругал, – просто остерегал от каких-то ненужных встреч, поспешных шагов. Он так и остался мне отцом. Я часто бываю у него на могилке в Деулино, где хоронят лаврских отцов. Я и в Сергиев Посад переехала из Москвы, чтобы поближе к батюшке быть.

Помню, как-то сидим у него на могилке с другим его чадом, говорю ей: «Люб, а знаешь, я заметила, что батюшка никогда не знакомил между собою духовных чад… Я поняла, это он не хотел нашей ревности». Как же всё мудро у него всегда было! А Люба еще и рассказала, что даже как-то спросила отца Георгия: «Батюшка, а что вы нас никогда не собираете?» – «Потом будете собираться, потом», – благословляет. Сегодня так всё и есть.

В его глазах я увидела Небо

– А какие-то конкретные наставления можете вспомнить?

– Одно из его благословений: «Никогда не смейте писать о Причастии. Вам это не по чину». Я поняла, что слова слишком мелки, чтобы писать о Таинстве Причастия.

– Божественная педагогика и строится, отмечают святые отцы, на запретах: не вкушать с этого дерева и т.д. А что Вам лично, в творческом плане дал этот запрет?

– Мне батюшка хотел показать: ты не всё можешь. Ты должна четко понимать: у тебя есть определенные рамки. Еще он как-то сказал (он меня почему-то на «вы» называл): «Что я вам, Наталья, посоветую: не лезьте никогда в президиум». Моя-то работа напоказ, она подразумевает махровое тщеславие, – вот ты сейчас что-то напишешь, тебя будут хвалить… Хотя на самом деле после выхода очередной книги я всегда как в окопе сижу, не зная, что в меня полетит.

– «Хвалить – с ног валить».

– Да, и если все-таки хвалят, никто не застрахован от внутренней брани. А батюшка и тут подстилал соломку. Все его наставления точно оберегают от самолюбия, гордости, тщеславия. Я и сама никогда не стремилась в президиумы, не знаю, с каким лицом там сидеть (смеется).

Удивительно, не помню ни одного раза, чтобы батюшка кого-то осудил. Он очень интересную избрал форму, говорил: «Вы знаете, будете встречаться с таким-то человеком, у него есть особенности (вот как он выражался: у него есть особенности!), будьте внимательнее». Он не осудил, но и предупредил.

Это потрясающая школа. Я благодарна Богу за то, что он свел меня с таким духовником.

Думаю, Господь посылает встречи, чтобы я рассказывала о них людям.

– А какие еще такие знаменательные встречи можете назвать?

– Встреча с митрополитом Черногорским Амфилохием (Радовичем). У нас была часовая беседа. Это одно из величайших событий моей жизни. В его глазах я увидела Небо. Передо мной сидел небесный человек, – готовый для Царствия Небесного. Когда я ему рассказала о своих жизненных испытаниях, он вдруг сказал: «Хочу вам помочь. Я буду в Москве. Мы должны с вами встретиться». Это тот, к чьему облачению люди считают за счастье прикоснуться, когда он просто мимо проходит. У него паства – миллионы, а тут какая-то тётка из России в слезах и соплях, – прости, Господи! – а он вызывается помочь. Это запредельная любовь!

Митрополит Черногорско-Приморский Амфилохий (Радович)

Мы любовью называем всё, что угодно, но торжествует только такая любовь, – когда ты готов ради незнакомого человека оставить все свои важнейшие дела, чтобы помочь ему.

Для меня еще было событием, когда его келейник после смерти владыки сообщил, что уже в больнице перед смертью последнее, что читал владыка Амфилохий, – была моя книга.

– Какая?

– О старце Паисии «Депутат от Бога». Помню, мы общаемся, а владыка и говорит: «Ты же писательница? Где твои книги?» А я поехала тогда в Черногорию на две недели, а из-за ковида, задержалась там на семь месяцев! «Какие книги?! – говорю. – Владыка! На мне одежда уже вся истлела, у меня ничего нет». – «Но книжки-то ты все-таки мне передай», – благословляет. И потом я ему передала две книги «Депутат от Бога», – они же дружили со старцем Паисием, вот я ему и послала весточку о друге. А еще вторую: «Казнить нельзя. Помиловать».

Свобода – это внутренний ресурс

– Вот про эту последнюю книгу могли бы рассказать? Это что-то настолько запредельное для нашей обыденной жизни… 

– Книга написана по итогам встречи в «Черном дельфине» (колония особого режима для пожизненно осуждённых в городе Соль-Илецке – Ред.). Это одна из самых потрясающих встреч в моей жизни. Отец и сын сидят пожизненно за преступление. Страшнейшая тюрьма. Их приводят, и вот стоят передо мною в клетке один постарше, другой молод, осужденные на пожизненное заключение. Но они… – свободны! Я понимаю это в процессе общения с ними. Это не они в клетке, это я в клетке.

– «У вас просто клетка большая», – так семинаристы в Лавре отшучивались, когда еще при советской власти из мира сверстники-комсомольцы приезжали в Московскую духовную академию попотешаться: как вы, мол, тут несвободны.

– И там я встретила настоящих христиан. Они даже за решеткой – свободны. Эти люди за всё благодарят Бога. Они всё, происходящее с ними, принимают со смирением. Что это, как не христианское устроение души? А они же даже по коридору прямо пройти не могут, их ведут с высоко поднятыми за спиной руках в наручниках, у них только исшарпанный тюремный кафель перед глазами! Но они всё воспринимают с глубоким смирением, с благодарностью.

Они настолько выскаблили покаянием образ Божий в себе, что души у них уже точно без кожи, светятся.

Я там, в этой жуткой неволе, встретила святой жизни людей!

Сопровождал меня туда протоиерей Сергий Баранов, он там окормляет сидельцев, и когда мы уже оказались на улице, он спрашивает у меня: «Ну, как?» – «Батюшка, у меня такое чувство, что после Литургии вышла!». Вот такие мне даруются встречи. И как же мне не поделиться этим с моими читателями?

Кстати, в самой тюрьме абсолютно все прочитали эту книгу, – не только те, кто сидят, но даже руководство. Обычно к «вертухаям»* настороженно относятся. Но ты попробуй там поработай. Я помню, мы шли по этому тюремному коридору, а там всюду клетки-камеры, и на каждой из них висит табличка: фото, по какой статье осужден и еще плюс к этому расшифровка, что конкретно сделал: убил пять человек и т.д. И там всюду такой кошмар написан. Я спрашиваю: «Зачем?» А майор, сопровождавший меня, отвечает: «Это нам надо. У нас замыливается восприятие. Это чтобы мы помнили, что эти люди – опасные преступники».

Про служащих там могу сказать только самые добрые слова. Потому что они делают всё возможное, чтобы как-то этим заключенным помочь. Даже кого-то, бывает, друг к другу из них подсаживают в камеру на перевоспитание. Они к ним хорошо относятся. Мы ведь и призваны во всех видеть образ Божий.

Дружба – это учебник жизни

– Парадоксально, но именно в Церкви, как у Вас показано в книге «Прощание славянки», где героев на первых же страницах книги выпроваживают из храма, образ Божий в зашедших помолиться увидеть-то и не смогли…

– Мы же живем на земле, а здесь жизнь, в том числе и церковная, к сожалению, несовершенна.

– Сказано: время начаться суду с дома Божия (1 Пет. 4:17). Пока в Церкви, по крайней мере, не соглашаются с грехом и не оправдывают его, пусть и по немощи согрешают, Господь еще терпит нас. А иначе попускается страшно, как уже было в прошлом веке.

– Церковь – это клиника. Монастырь – стационар: тех, кто не может вылечиться амбулаторно, постригают в монашество.

В земной Церкви много всего происходит, сейчас бы я там, может быть, еще и похлестче что написала. Все наши сообщества состоят из болящих людей самого разного уровня образования, воспитания, возраста, в частности духовного. Кто-то еще неофит. Его заносит незнамо как. Кто-то в чем-то уже разочаровался.

Вообще «Прощание славянки» – это документальная повесть. Всё, что там написано, пережито, изложено со слов героя. Виктору Георгиевичу Гладышеву не так давно 90 лет исполнилось. Я ему звонила, поздравляла. Жив, здоров, как всегда, много шутил. Встреча с ним для меня тоже огромное событие моей жизни.

Эту книгу я посвятила своему отцу Евгению Дмитриевичу Кокорченко, он воевал, прошел от Москвы до Берлина. Книгу уже много раз переиздавали. Поэтому можно смело сказать – она нашла своего читателя.

Виктор Георгиевич Гладышев

Виктор Георгиевич мне поначалу всё твердил: «Да кому это надо?» А потом мы устроили вечер в огромном зале культурного центра МВД, там человек 300 собралось, в том числе много молодежи – курсанты, семинаристы. Как выстроились они все к нему в очередь книгу подписывать… «Ну, и чего? – уточняю, – Кому это надо?"…»

– А у вас есть какие-то принципы – жизненные, писательские?

– Не знаю, насколько это писательские принципы, но работаю я абсолютно непрофессионально. Пишу ручкой. Не умею писать сразу на компьютере. По нашим временам всё это долго, неудобно. Двойная работа – писать от руки, а потом набирать. Но иду на это, потому что по-другому не могу. Не пользуюсь диктофоном. Мне кажется, в этом есть что-то циничное: человек тебе душу раскрывает, а что-то бездушное записывает ваш разговор. И я не всегда пользуюсь блокнотом, – это тоже то, что сковывает людей. Только что-то человек начал говорить, а ты тут же в блокнот записываешь… Это как-то останавливает. «Ой, а вот это не пишите», – начинаются всякие ремарки.

Хотя я всегда потом даю людям читать то, что о них написано. Заранее предупреждаю: «Вы не переживайте, вы всё прочитаете, и то, что вам не понравится, мы поправим». Страшно боюсь обид героев, – может получиться хорошая книга, но он там увидит какую-то одну единственную фразу, которая перечеркнет для него вообще весь труд. Лучше уж поправить.

– У Вас столько друзей. В чем секрет человеческой дружбы?

– В одной из своих последних книг «Аллилуйя. Письма к близкому человеку» я как раз пишу о дружбе, – о том, как я ее сейчас понимаю. Раньше я очень горевала, когда что-то происходило, и я оставалась без друга.

Теперь уверена, что друзья нам даются на какое-то время, чтобы мы скорректировали свою жизнь, что-то поняли. И, выполнив эту миссию, друзья уходят. Поэтому не надо убиваться из-за потери друга. Наоборот, надо благодарить за то, что эта дружба у вас была.

Навсегда – это родные. А друзья – они приходят и уходят. Это нормально. Это естественный ход событий. Он регулируется свыше. Дружба – это учебник жизни.

Без саморастраты никак

– Меня недавно поразило, что схимонахиня Игнатия (Пузик) практически все свои книги, а они о высотах духовной жизни, вырастила из шпаргалок перед исповедями, дневника помыслов, грехов. А у вас как складываются книги?

– По-разному. Единственное могу сказать, когда мне кто-то безапелляционно сообщает – «вы должны обо мне написать», – книги, скорее всего, не будет. Во-первых, я никому ничего не должна. А, во-вторых, если человек считает, что его жизнь достойна изложения в книге, что всем будет интересна, – это уже как-то настораживает.

А иногда какой-то точно внутренний толчок, и ты понимаешь, что эта встреча неслучайна, это герой будущей книги. Или, бывает, какая-то строчка возникнет, и ты понимаешь, что это хорошее название книги. Недостатка в темах, идеях нет. Хватило бы жизни всё воплотить.

– В процессе работы над книгами у вас самой или у ваших героев происходит какое-то переосмысление жизни?

– Я почти уверена, что каждая написанная мною книга какую-то внутреннюю работу проводит и надо мной тоже. Но это всё настолько неявно, что этого можно и не замечать. Мы формируемся посредством встреч, которые Господь нам посылает, каких-то обстоятельств, даже посредством наших ошибок.

Наши ошибки – это наш богатейший опыт. Браво – нашим ошибкам! Без них бы мы ничего не поняли.

Каждая книга – это кусочек меня. Если собрать все написанные книжки, их на данный момент больше 25-ти, это я, собранная по кусочкам.

Я реально проживаю и все истории моих героев и героинь. Свою предпоследнюю из вышедших книг «Вера, Надежда, Любовь и буфетчица Соня» писала девять месяцев, – новая жизнь за столько вынашивается. Эту книгу я писала уже, отталкиваясь от темы, а не от конкретных героев. А тему выбрала: радость смерти. Не могла же я под эту тему кого-то найти?

Хотя поразительно: мы так не любим говорить и даже просто думать о смерти, а ведь это то, что случится с каждым. Кто-то получит высшее образование, кто-то нет, одна выйдет замуж, другая останется одинокой, та родит ребенка, а то и не одного, может, десятерых, а эта нет… А вот умрем мы все – это совершенно точно. Поэтому эта тема наиглавнейшая в жизни каждого, и отношение к ней должно быть самым серьезным.

И вот сочинила я своих героинь – Веру, Надежду, Любовь и буфетчицу Соню. Первые трое – лежат в больнице, в одной палате, поначалу ругаются между собой – то одна из них форточку откроет, а другой дует и т.д. Буфетчица Соня им завтраки-обеды-ужины развозит. И я их всех так полюбила, что никак не могла выбрать: кто же первый из них умрет? Жалко было их.

– Так ведь книга же про радость смерти?

– Так полюбила я их! Вот и жалко было с ними расставаться. Книга от того такая длинная и получилась, что я всё думала: ну, пусть еще поживут… Но потом всё равно все они по одной уходят – и пациентки, и буфетчица. И ты настолько пропускаешь всё это через свое сердце, что сама точно проходишь с героями весь их путь даже за пределы этого мира.

Но в писательском творчестве так: тут уж ты или трать себя или сохраняй.

Наталия Сухинина

– Сберегший душу свою потеряет ее; а потерявший душу свою ради Меня, – говорит Господь, – сбережет ее (Мф. 10:39).

– Без саморастраты никак, – иначе это никто не будет читать. 

Ко мне как-то Виктор Георгиевич Гладышев, герой повести «Прощание славянки», пришел на православную ярмарку. А я посетителям и говорю: «Вот он – герой!» Стал он книгу эту для читателей подписывать, общается с ними… Вдруг понимаю, что он рассказывает что-то, чего я от него не слышала! «А что же Вы, Виктор Георгиевич, мне это не рассказали?! Мы бы с Вами включили бы это в книгу…» – «А то я не видел, как ты переживаешь и всё валидол под язык кладешь», – отвечает. 

Книги – это не часть моей жизни, это вся моя жизнь.

Беседовала Ольга Орлова

* Вертухай – жаргонное словечко, означающее: надсмотрщик