Чудо неверия. О том, как важно сказать «верую»

– Ты что, веришь, что ли?

Вопрос прозвучал неожиданно. И я сейчас даже не помню, как мы вырулили на эту тему. Черное бархатное небо, утыканное серебряными звездами, изнывающая страстная музыка из соседнего ресторана. Мы сидели на песке с бутылкой розового шампанского и двумя пластиковыми стаканчиками. С набережной, залитой огнями, шумной, веселой, доносились вскрики, детский смех, отрывки песен, запах ванили и роз. Мы оба приехали во французские Канны в командировку, и вот – кто бы мог подумать – Средиземное море лизало мне ноги, а настоящее французское шампанское фонтаном вырвалось из открытой бутылки и залило мне юбку.

Он повторил вопрос.

Казалось, именно сейчас этот вопрос самый главный. Божий мир лежал у ног, накрывал теплой ночью и южными ароматами, объяснял на непонятном языке что-то самое важное.

И казалось, что не было ничего более далекого от темы разговора – на припаркованные роскошные трех- и четырехэтажные яхты спорые официанты бегом тащили огромные подносы из ресторанов на набережной, а на пляжном топчане неподалеку местные бездомные расстелили газетку и резали на ней сыр и разливали вино. Полунагие женщины в чем-то серебристом и невесомом выпархивали на набережную из самых дорогих отелей.

И почему я должна была исповедоваться перед человеком, которого и не знаю вовсе? Минуту назад он рассказывал мне, как выдирался из провинциального города, и вот теперь – московская редакция, ипотека, жена, сотрудничество с провластной партией…

И странное чувство, что в этот момент не он, этот случайный знакомый, меня проверял…

– Верю.

Он протянул мне стаканчик с шампанским.

– Никогда у меня это не получалось… – ответил. – Ты действительно думаешь, что человеческая жертва, принесенная две тысячи лет назад, имеет к нам какое-то отношение?

И опять как будильник в голове звенькнул – это ж не он меня спрашивает…

Потом мы говорили о дневниках отца Александра Шмемана, о том, что нет ничего убедительнее и загадочнее черных мертвых веток под зимним ветром и стужей. Потому что мы думаем, что это смерть, а это Жизнь…

Черные зимние ветви хранят тайну жизни

…

– Вы действительно поститесь? Это не диета? Или вы веганка?

Она смотрела на меня своими ясными глазами, такими славными на круглом лице. Волосы заправлены за розовые ушки. Перед ней дымилась котлета, разогретая в корпоративной микроволновке. Моя случайная коллега, которую я не выбирала и которой служебное положение давало право на бестактность. Она с недоумением смотрела на мою скучную гречку.

– Как видите…

– Вы что же, и в Бога верите?

На вопрос повернули головы еще несколько человек, оторвавшись от пластиковых контейнеров с едой.

Я уже знала, что это не она задает этот вопрос. Я это точно знала.

– Верю.

– Никогда не могла понять, как люди в XXI веке могут верить в Бога…

– Вы предлагаете прямо сейчас это обсудить?

Потом я думала, а как надо было ответить-то… Она никогда не могла представить. Мда. Может, как Бродский? Когда кто-то подкатился к нему с вопросом, почему тот христианин (что же он – как старые бабки, что ли?), он ответил: «Потому что я не варвар». Но разве это аргумент для тех, кто задает такие вопросы. Для них дикость как раз Вера. Удивительно, конечно, что люди, не заставшие советского атеизма, так упорно повторяют самые убогие его аргументы. И ведь двое детей. Что думает она, когда дети болеют, к кому обращается? И кого будет звать, когда… Нет, об этом не надо…

…

– Ты что, веришь, что ли?

Он крутил в руках чашку из-под кофе и с удивлением смотрел на меня.

Он крутил чашку в руках. "Так не работает", сказал

Как же я ненавидела его когда-то. Злость, отчаяние, ярость испепеляли меня каждый день. Я не знала, куда деться от этого уничтожающего и унижающего меня чувства. Куда, куда… Шла в церковь на исповедь. Отец Алексий устало спрашивал:

– Бывшего мужа простила?

– Нет.

– А что пришла?

– А куда мне идти?

– И то верно, – вздыхал старый священник.

Бывший муж расстался со мной и сыном в один день, просто закрыв за собой дверь. Не объясняясь... Не печалясь о тех, кто еще недавно был его семьей. С какими-то обидными словами, которые я повторяла и повторяла по ночам, доводя себя до ярости, отчаяния и изнеможения от жалости к себе.

Сколько же лет назад это было? И сколько лет это длилось?

Сейчас он сидел передо мной и рассказывал о страшной болезни, которая подобралась к нему. Показывал фотографии с операции. Рассказывал, как его чуть не загубили врачи в дорогой и блатной клинике. Сколько миллионов выложил. «Ну я с них по суду все получу». Восемь месяцев борьбы за жизнь. И все-таки выбрался с того света. Последние исследования обнадеживают…

Похудевший, седой, жалкий. У ворот его «Бентли».

– Тебе бы на Исповедь и на Причастие сходить.

– Ты что, – поднял брови, – в Бога, что ли, веришь? Ты? Профессорская дочка?

– Верю. Тебе в церковь надо. Пока не поздно.

– Знаешь, если бы это так работало, то конечно…

…

Так оно, конечно, не работает. В этом он был прав. Бизнесовой логикой «ты мне – я тебе» эта дверь не открывается. Потому что если б было так, то каждый неверующий лежал бы уже в прахе и унижении. Не веруешь? Так получи ж… Как бы был жесток и безнадежен этот мир, где причина и следствие являли бы жестокий порядок, где вынужденная добродетель и испуганная, заискивающая молитва-славословие награждались бы, а заблуждения карались. Наверное, тогда б и заблуждений не было. Только страх. Один страх. Без надежды, что черные ветки после морозной бури оживут и выпустят листья и цветы…

Клейкие весенние листочки каждый год подтверждают правоту Достоевского

Как же снисходителен и любящ Отец наш, который, зная о неверии людском, не гневаясь, ждет, терпит – и неверие, и обиды, и ошибки, и глупости, давая нам возможность родиться для Него, открыть другую Жизнь.

«Чудо неверия» – как отложенное Спасение. Для тех, кому доказательство требуется, это «чудо неверия» доказательство, даже более простое, чем кары небесные оступившимся и житейская награда за поклон перед алтарем.

Давай-ка, кажется, говорит Он им (и нам!), у тебя есть еще попытка понять, что к чему. Попробуй выползти из шелухи, в которой ты закопался, воскресни для настоящей Жизни.

Так детей учат ходить, оставляя посередине дорожки без поддержки. Только каждое дитя знает, что вот она – протянутая теплая родительская рука. А мы ее часто не видим. Думаем, что ее нет. И спрашиваем во тьме других: «Ты веришь, что ли?»

Екатерина Алферьева