«Каюсь», – были последние слова моего папы

Всякая человеческая мысль, любое слово есть энергия-сила. И если это верно относительно мысли и слова человеческого, то тем более справедливо в отношении слова Божественного – Евангелия.

Православные священники советуют читать Евангелие ежедневно, объясняя: когда мы молимся, то беседуем с Богом, а через Евангелие Сам Господь говорит с нами.

И если в жизни что-то пошло не так, духовники снова рекомендуют читать Евангелие – одну, две, три главы – столько, сколько хватит сил.

Чтение Евангелия издревле считалось частью Великого поста.«Страстные дни. Я еще не говею, но болтаться теперь грешно, и меня сажают читать Евангелие…» – вспоминает русский писатель И.С. Шмелев в автобиографической повести «Лето Господне».

…Мой папа вырос в любящей семье и, судя по всему, получил правильное религиозное воспитание – его мать, моя бабушка Евдокия, работала учительницей в сельской школе, верующим и воцерковленным был мой дед Алексей. Однако юношество и зрелая жизнь их сына, моего отца, протекали в советские годы далеко от Церкви со многими искушениями и превратностями судьбы.

…Когда умерла моя мама, отцу было уже за 80, обычно бодрый и подтянутый, он как-то сразу сник, стал быстро угасать. И одним из немногих его утешений оставалось чтение Евангелия… Прочитанным он изредка делился с нами, детьми и внуками, а также с батюшкой В., который иногда навещал папу у нас дома – приходил по моей просьбе причастить его Святыми Дарами.

…Незабываемая картина: двое взрослых мужчин – священник и мой отец – со слезами на глазах читают Евангелие. Папа с каким-то внутренним восторгом декламирует фрагмент, посвященный Вознесению Спасителя и Его прощанию с учениками: «И вывел их вон из города до Вифании и, подняв руки Свои, благословил их. И когда благословлял их, стал отдаляться от них и возноситься на небо.

Они поклонились Ему и возвратились в Иерусалим с великой радостью» (Лк. 13, 30-31). На лице папы разлита неизъяснимая радость, которой я, честно говоря, не понимала. А вот батюшка тоже как-то проникся, разволновался и, глядя на отца, восклицал:

– Ты прости меня, Леонид! Прости!

– И Вы, батюшка, простите! Какая радость – «благословлял и возносился на небо»… – продолжал со слезами на глазах папа.

…А через несколько дней он слег с температурой под 40. И все усилия врачей оказались тщетными, больной слабел с каждым днем. Батюшка, узнав о случившемся, сказал мне: «Звони в любое время – я приду и причащу его».

Между тем наступили строгие дни Страстной Седмицы, наполненные торжественно-скорбными богослужениями и радостными хлопотами в ожидании Пасхи.

В Великую Среду я проснулась в пять утра от внутреннего чувства тревоги и сразу побежала в комнату отца. Папа лежал неподвижно, слегка запрокинув голову, и тяжело дышал.

– Все хорошо, – с трудом вымолвил он, заметив меня – и было ясно, что ничего хорошего ожидать не приходится.

Я вспомнила слова о. В. – «звони в любое время» и набрала его номер. Несмотря на раннее утро, батюшка приехал со Святыми Дарами через полчаса. Папа к этому времени почти не говорил.

– Хочешь ли причащаться, Леонид? – спросил громко о. В., и папа чуть заметно кивнул. Батюшка прочитал положенные молитвы и накрыл его епитрахилью.

– Каешься ли в грехах, Леонид?

– Каюсь, – четко произнес отец и перекрестился слабеющей рукой.

Это были его последние слова.

Он принял Христовы Тайны и, как мне показалось, задремал… Оставив больного с родными, я пошла на службу Великой Среды – благо монастырь рядом с домом. Это удивительное богослужение, в ткань которого вплетено повествование о предательстве Иуды, одного из ближайших учеников Спасителя. И одновременно – история покаяния грешницы, возлившей на Христа дорогое ароматное масло, приготовившей Его к погребению. Вся непростая судьба моего отца с ее взлетами и падениями будто бы несла на себе печать этого образа.

Когда я вернулась из Церкви, папа глубоко дышал, но был уже без сознания…

«Надо читать канон на исход души», – сказала я своей дочери, его внучке, которая не отходила от постели дедушки. Мы затеплили лампаду, зажгли свечи. Я начала читать. По сути, это были заупокойные молитвы – при живом еще человеке. Путаясь в словах, запинаясь от волнения, прочла я весь канон. В ту самую секунду, как была произнесена его последняя фраза, папа сделал спокойный вздох и замер – душа его отлетела.

…Отпевали и хоронили папу в Великую Субботу.

В центре храма, утопая в душистых белоснежных лилиях и хризантемах, покоилась плащаница Спасителя. «Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом, и ничтоже земное в себе не помышляет: Царь бо царствующих, и Господь господствующих, приходит заклатися и датися в снедь верным»… Церковь вспоминала телесное погребение Спасителя и Его сошествие во ад. Священнослужители сменили темные постовые облачения на белые.

Сразу по окончании литургии папу отпели в маленьком храме монастыря.

…На улице играло весеннее солнце, двор был чисто выметен, деревья побелены, у храма расставлены столы – люди принесли для освящения пасхальные яйца и куличи. Все было готово к празднику светлого Христова Воскресения.

Веяние Пасхи ощущалось и у нас дома, за поминальной трапезой. Накрыли два стола – для взрослых и молодежи, которой оказалось очень много – проститься с папой и дедушкой собрались его дети, внуки, правнуки, дети соседей, друзья детей.

Сразу после похорон и поминок отправились на Пасхальную заутреню.

– Мне кажется, это был какой-то большой праздник, а не похороны, – сказал мне потом соседский мальчик.

– Конечно, дорогой, после причастия умирать не страшно.

Так говорил мой отец, человек нецерковный, но получивший правильную христианскую закваску в детстве и сумевший пронести сквозь все испытания религиозное чувство, любовь ко Христу. И мне кажется, что труды, молитвы и слезы его родителей не пропали даром.

Верю, что главная цель человеческой жизни моего папы – вечное блаженство с Богом – достигнута.