Когда спасают храм, и память о любви, и музыка

Слово – молодым. Сама Маша Шевчук, недавно окончившая творческий вуз, называет свои почти дневниковые – столь они пронзительны и исповедальны – записи: «буковки». Эта публикация в память о крестном отце легендарном оптинском иеродиаконе Илиодоре (Гариянце; 1947-2020), у него в этом году 30-летие монашеского пострига – отмечает на Небесах. А нам каково тут?.. 

Мария Шевчук

На исповедь – как к Богу на ладонь

Неожиданно ноги привели в церковь святого Антипы[1]. И свернули к толпе исповедующихся. Тут уж сердце просило. Я месяц несла на себе тяжёлое бремя. И ноша становилась все невыносимее.

Очередь двигалась быстро. Я следующая – через одного. Стою, плачу. Потому что нести так долго и не проронить всех тех слез, что давно хотели излиться в покаянии, невозможно. Ты же идёшь к Богу на ладонь. И перед Ним – как песчинка под микроскопом. Скрываться нет смысла. Молодой человек пропускает вперёд себя. Подхожу к священнику.

В храме святого Антипы

Вымолвить и слова не могу. Но заставляю. Сказала. Все сказала. 

– Как дела у тебя? – спрашивает. 

Смотрю на него снизу вверх: 

– У меня все прекрасно теперь. 

Улыбается:

– Ну вот видишь! Тут все ходят, говорят, как у них все плохо, а у тебя – хорошо, молодец! Только не плачь так сильно – сердце разорвётся! 

Отвечаю улыбкой. И ухожу в туалет отрыдать оставшееся. Затихаю. А потом – счастье! Большое пребольшое! Как у ребёнка. 

Вокруг величественное пение. Люди объединены молитвой. И на душе такой покой и такое тепло, каких давно не бывало. 

Со времён Оптиной Пустыни должно быть, когда мы шли рядом с отцом Илиодором под темным звёздным небом в крестном ходе. И звёзды можно было рукой потрогать. 

…И меня очень сильно любили.

Высшая степень улыбки

Даже не так далеко, сегодня, сбежала в лес – Бога искать. А все Фредерика де Грааф с Антонием Сурожским виноваты. Три дня мучаюсь странными слезами. И все потому, что Бога в себе не нахожу. Плачу по ночам, причитаю: «Папочка, Папочка…». Это я Бога Папочкой-то… – так ближе. 

Если найдёшь Бога в себе, то и себя найдёшь.

А я вот – нет, не могу никак.

Ушла в лес.

Созерцание красоты Божиего мира сами по себе умиротворяет Мыслей стая. И никак ум не успокоить. Куда там до неба. Бродила, тяжело смотрела по сторонам, не могла успокоиться, голова изболелась… Пытаюсь дышать. Не выдышать. Глаза закрываю – тревога вскрывает. 

Не выдержала, начала с Richter: Summer (2012).

И… вот Он Всевышний. Вот она – я. Пусть в музыке. Но в какой… – в ней душа так взмывает, что возвращается слезами. А это – высшая степень улыбки. 

Долго так шла, перебирая одну композицию за другой… Sumiglia, A Filetta…

Вечереет, Бог ещё ближе, меж крон деревьев темнеет проблесками вода. Молюсь бессловесно. Словно благодарю. А благостности и вправду больше становится.  

Отпускает тяжесть сердца. 

Как угодно, но найду. Тяжелее поиска не было ещё. Даже своё призвание куда проще искать, чем Бога в себе.  

Бог во вне – понятно. Во вне. 

А в себе…

«Отцовская радость»

Уехала в Козельск. Здесь тишина, покой и никакой связи с внешним миром. Рядом родная Оптина Пустынь. Монастырь. Не хватает смертельно отца Илиодора. Крестного. Он умер несколько лет назад. Без него, вообще, все не так. 

Земля опустела, и стало на одну бескорыстную всепрощающую любовь меньше. В ней и так нехватка.

В Оптиной. Справа от отца Илиодора крестница Маша, слева ее папа отец Алексей

А тут… Оптина осиротела. Слишком явно осиротела. Слава Богу, сейчас батюшка Илий вернулся в родную обитель. Но крестного всё равно не хватает.

Хожу с комом в горле. Но не плачу. Несколько раз бегала к нему на могилу. В последний – обняла на прощание каменный крест, а он тёплый, словно человек. Горячий. Отпускает дневное солнце. Меня согрело. Сгорело. Снова слёзы у края глаз. Держусь. 

«Наворовала» карамелек из коробки на могиле (он такие карамельки всем раздавал при жизни), и теперь упрямо буду в большой «страшной» Москве в минуты печали и тревоги грызть «отцовскую радость» и улыбаться всем смертям на зло. 

Я очень его любила. 

Я его очень люблю.