«Голоден был, а ты, Павлуха, накормил Меня»
Сегодня, 13 января, день памяти архимандрита Павла (Груздева) – человека простого, цельного, верного Богу. А уж угодить Господу можно везде и всегда, в простоте души служа Ему так, как совесть подсказывает.
Благодать-то не за многие знания или звания дается, а только за чистоту сердечную. Некоторые из рождественских и святочных историй его жизни перекликаются с нашими днями, когда и сегодня кого-то из беженцев накормить – Богу угодить.
Будущий архимандрит Павел (Груздев; 1911–1996) родился в деревне Большой Борок Мологского уезда Ярославской губернии в семье крестьян Александра Ивановича (1888–1958) и Александры Николаевны (1890–1961) Груздевых.
Своего отца архимандрит Павел вспоминал так: «Всю жизнь был усердный к Богу молитвенник… Тятю вся нищета поминает и молится за него. Душа его во благих водворится. Если бы мы, его дети, были такими, каким был тятя!» О маме отец Павел писал: «Была милосердна, яко самарянин».
Кроме родителей в семье было еще семь человек, жили бедно, а как отца забрали на фронт в 1914 году, маме с детьми и вовсе пришлось пойти по миру. Вскоре Павла приняли жить в Мологский Афанасиевс,кий женский монастырь, в котором подвизались три его родные тетки: монахиня Евстолия, инокини Елена и Ольга. В монастыре мальчик пас коров, звонил на колокольне и приучался к чтению в храме…
Славить не умею, а просить не смею
Вот как сам старец вспоминал те годы, описывал свое колядование на Святки:
"– Матушка игумения! – это голос келейницы. – Тут Павелко пришел, славить будет.
Это я-то, Павелко, на ту пору годов шести. В келью к ней не пускают, потому в прихожке
стою, когда слышу голос игумении из кельи:
– Ладно. Пусть славит, пусть славит.
Тут я начинаю:
Славите, славите,
Сами про то знаете,
Я Павелко маленькой,
Славить не умею,
А просить не смею.
Матушка игуменья, даждь пятак?!
А не даждь пятак, уйду и так.
Чуть погодя слышу:
– Онисья! – келейница у ней была. – Дай ему целковый!
А целковый знаешь какой давала? Не знаешь! Серебряный, и две головы на нем: государь император Николай Александрович и царь Михаил Феодорович – были тогда такие юбилейные серебряные рубли! Слава Богу! А дальше я к казначее пойду – процедура целая такая, – а далее к благочинной. А что поделать? У простых самих того, сами знаете чего! Целковый у них, хоть и целый день ори, не выклянчишь! Ладно. Далее к казначее иду. Это процедура у меня – полтинник! От казначеи к благочинной. А казначеей была бабка Евстолья, моя тетка. Ох и здорова была, что ты! А благочинная еще толще – матушка Севастиана. Сидит за столом, в белом апостольнике, чай пьет. Кот у ней был Зефир, такой, как и она.
– Матушка Севастиана! – келейница ей кричит. – Павелко пришел, хочет нам славить.
Она, головы не повернув, говорит:
– Там на столе пятачок лежит, дай ему, да пусть уходит.
– Уходи, – всполошилась келейница. – Недовольна матушка благочинная. Ишь, только грязи наносил, насляндал. Половички какие чистые да старинные. Грязи навозил, уходи!
Развернулся, не стал и пятачок у ней брать. Ладно, думаю, вот помрешь, по тебе тужить не буду! И в колокол звонить не пойду, так и знай, матушка Севастиана! А слезы-то у меня по щекам рекой. Обидели».
А вот как в монастыре приходилось все же зарабатывать:
«Умирает, к примеру, мантийная монахиня, может, какая Евникия или Клеопатра, к примеру, конечно, тут же приходит гробовая – Фаина была такая, косоротая. А приходит она опрятывать тело усопшей. После чего, облачив, кладут в гроб. Нам с Фаиной оставляют мантейку от облачения усопшей, и мы идем с нею на колокольню. А хотя бы час ночи или хоть как дня, ветер, снег или дождь с грозой: «Павелко, пойдем».
Забираемся мы на колокольню. Ночью звезды и луна близко, а днем земля далеко-далеко, Молога как на ладошке лежит, вся, словно ожерельями, обвита реками вокруг – летом, когда по Мологе от Волги баржи тащут. Зимой – все белым-бело, весной в паводок русла рек не видать, лишь бескрайнее море…
Пока я красотами любуюсь, гробовая Фаина обвязывает мантейкой язык колокола – был колокол у нас на 390 пудов и 25 фунтов. Потянула Фаина мантейкой за язык – «бу-у-м-м-м».
И я с нею:
«бу-м-м!». Делай три поклона. А хоть ты корову доишь или на лошади скачешь, пешком бредешь, хоть князь, хоть поп, да кто бы ты ни был – клади три поклона в память о новопреставленной. Уж порядок такой. Идет игумения, а ты – «бум-м-м», три поклона земных. Вся Русь так жила в страхе перед Богом.
И вот эта мантейка висит на языке колокола до сорокового дня. Через 40 дней от дождя, снега и ветра одни-то лоскутки останутся. В сороковой день лоскутки-то соберут – и на могилку. У могилки панихиду служат и мантейку ту в землю закапывают. Касалось это только мантийных монахинь, а всех остальных хоронили как обычно. А мне за то – Павелко-то всю ночь и день на колокольне сидит – рубль заплатят. Это был мой трудовой доход. Слава Богу, умирали не часто. Так и жили в монастыре, в Мологe».
После закрытия монастыря
Пришло время, всех выгнали, и монастырь закрыли. «Что куда? Кто куда? – вспоминал отец Павел. – Монастырь-то когда разогнали, то многие сразу ушли, но кто-то из насельников и остался. Значился он только уже не как Мологский Кирилло-Афанасиевский монастырь, а как трудовая артель…
Прошло еще мало времени – стали нас выгонять. Мологская артель закрывается. Отслужили в обители последнюю обедню. Мать игумения Августа со всеми простилась:
– Сестры! – говорит. – Я уезжаю. Оставляю святую обитель на руки Царицы Небесной, а вы как хотите. Все у нас с вами кончилось. – И она заплакала.
И все мы разбрелись, кто куда, кто куда.
Всех выгнали, и на сегодняшний день нет никого… Я собрался и уехал под Новгород, на Хутынь».
После закрытия Афанасиевского монастыря 31 марта 1929 года с благословения игумении Августы (Феоктисты Неустроевой) 18-летний Павел переехал на жительство в Великий Новгород, в ту пору в рамках проводимой в СССР административно-территориальной реформы вошедший в состав Ленинградской области. Здесь Павелко работал на судостроительной верфи Деревяницы, возле Спасо-Преображенского Варлаама Хутынского мужского монастыря, где в свободное от работы время пел и читал на клиросе, звонил на колокольне. По благословению епископа Алексия Симанского (будущего Патриарха Алексия I) здесь же, в монастыре, принял постриг в рясофор. Однако 6 мая 1932 года и этот монастырь закрыли.
Отец Павел вспоминал: «Но вот однажды под вечер возвращаюсь я с Деревяницкой судоверфи в свою обитель, а меня не пускают. Стоит у ворот постовой в милицейской форме, и всем от ворот поворот!..»
Тогда молодой инок вынужден был вернуться на родину к родителям (отец уже вернулся с фронта) на Мологу, где работал до 1938 года в бывшем Афанасиевском монастыре – Государственной селекционной станции на скотном дворе.
В 1938 году из затопляемой зоны – когда решено было создать Рыбинское водохранилище – семья Груздевых переехала в город Тутаев, где устроили свой дом, а инок Павел вновь ходил в храм на клирос, где пел и читал, а иногда пономарил.
Рождество в неволе
13 мая 1941 года его арестовали в составе группы церковнослужителей, возглавляемой архиепископом Варлаамом (Ряшенцевым). По статье 58, часть 1, пункт 10–11 судом он приговорен к отбыванию в исправительно-трудовом лагере, к ссылке. В тюрьме отцу Павлу следователь выбил все зубы, отправили в Вятские лагеря…
Отец Павел, фото из личного дела
«Одиннадцать годов, – вспоминал отец Павел. – Вятские трудовые лагеря, ссылка – Северный Казахстан, город Петропавловск…
Сидел я в лагере только-только, когда в самый канун Рождества обращаюсь к начальнику и говорю:
– Гражданин начальник, благословите в самой день Рождества Христова мне не работать, за то я в другой день три нормы дам. Ведь человек я верующий, христианин.
– Ладно, – отвечает, – благословлю…
Позвал еще одного охранника, такого, как сам, а может, и больше себя. Уж били они меня, родные мои, так и не знаю, сколько за бараком на земле лежал. Пришел в себя, как-то ползком добрался до двери, а там уж мне свои помогли и уложили на нары. После того неделю или две я лежал в бараке и кровью кашлял. Приходят они на следующий день в барак:
– Не подох еще?
С трудом рот-то открыл.
– Нет, – говорю, – еще живой, гражданин начальник.
– Погоди, – отвечает, – подохнешь.
Было это как раз в день Рождества Христова.
Самый счастливый день
"Но как же все старались помочь друг другу, как заботились. Тетя Валя была такая у нас, фамилия ее Поступальская, исполняла она обязанность заведующей овощехранилищем. Ну какие в лагере овощи? Картошка, турнепс, свеклы маленько, луку в лагере не было.
Вот иду с работы. Тетю Валю надо найти – нашел. Хорошо!
Я ей:
– Тетя Валя, с работы в лагерь иду, так, мол, и так, давай!
Она мне картошки и сюда, и туда: и в штаны, и за пазуху, и под мышки. Словом, куда только мог натолкал, а что поделаешь? Ведь сколько голодных ртов там за проволокой в бараке-то? И вот несу. А через вахту еще пройти надо, ведь там не зря стрелки стоят, обыскивают.
Прохожу на вахту, слышу, один стрелок другому говорит:
– Это святоша, нечего обыскивать, пусть проходит.
Слава Тебе, Милостивый Господи! Пройду, вот человек 10–15 так и накормлю.
То картошка, то турнепс, а то еще чего».
«Пути, которые я обходил, шли через лес. Летом ягод там было видимо-невидимо. Надену я накомарник, возьму ведро и принесу в лагерную больницу земляники. А черники и по два ведра приносил. Мне за это двойной паек хлеба давали – плюс 600 граммов! Запасал я на зиму грибы, всех солеными подкармливал».
Кто-то из духовных чад как-то спросил батюшку: «А где вы соль брали для грибов?» Он ответил: «Целые составы, груженные солью, шли мимо нас. Соль огромными комьями валялась вдоль железнодорожного пути, в соли нужды не было. Выкопал я в лесу яму глубокую, обмазал ее глиной, завалил туда хворосту, дров и обжег стенки так, что они у меня звенели, как горшок глиняный! Положу на дно ямы слой грибов, солью усыплю, потом слой жердей из молодых деревьев обстругаю, наложу жердочки, а сверху опять грибов, так к осени доверху яму набью. Сверху камнями грибы придавлю, они и дадут свой сок и хранятся в рассоле, закрытые лопухами да ветвями деревьев. Питание на долгую зиму! Так же и рябину припасал – это витамины».
А вот как отец Павел вспоминает самый счастливый день своей жизни: «Пригнали как-то к нам в лагеря девчонок. Все они молодые, наверное, и двадцати им не было. Их "бандеровками" называли (не факт, что эти конкретные девчонки были таковыми, а не просто на них такой ярлык навесили, – Прим. Ред.). Не знаю, что такое бандеровки? Знаю только, были они с Украины, хохлушки. Среди них одна – красавица. Коса у нее до пят, и лет ей от силы 16. И вот она-то так ревет, так плачет! Как же горько ей, думаю, девочке этой, что так убивается она, так плачет. Подошел поближе, спрашиваю… А собралось тут заключенных человек 200, и наших лагерных, и тех, с этапом вместе.
– А отчего девушка-то так ревет?
Кто-то мне отвечает из ихних же, вновь прибывших:
– Трое суток ехали, нам хлеба дорогой не давали, какой-то у них перерасход был. Вот приехали, нам за все сразу и уплатили, хлеб выдали. А она поберегла, не ела: день, что ли, какой постный был у нее. А паек-то этот, который за три дня, и украли, выхватили как-то у нее. Вот трое суток она и не ела, теперь поделились бы с нею, но и у нас хлеба нет, уже все съели.
А у меня в бараке была заначка, не заначка даже, а паек на сегодняшний день – буханка хлеба! Бегом я в барак, а получал 800 граммов хлеба как рабочий… Какой хлеб, сами понимаете, но все же хлеб. Хлеб беру и бегом назад. Несу хлеб девочке и даю. А она мне:
– Ни, нэ трэба! Я чести своей за хлеб не продаю!
И хлеб-то не взяла, батюшки! Милые мои, родные! Да Господи! Не знаю, какая честь такая, что человек за нее умереть готов? До того не знал, а в тот день узнал, что это девичьей честью называется!
Сунул я этот кусок ей под мышку и бегом за зону, в лес! В кусты забрался, стал на коленки, и такие были слезы у меня, но не горькие, а радостные…
А думаю, Господь скажет:
– Голоден был, а ты, Павлуха, накормил Меня.
– Когда, Господи?
– Да вот ту девку-то, бандеровку… То ты Меня накормил!
Вот это был и есть самый счастливый день в моей жизни.
А прожил я уже немало…»
"В политическом отношении неблагонадежен"
По отбытии срока отец Павел вернулся на родину, где работал на сенопрессе в качестве рабочего. В свободное время постоянно ходил в церковь святителя Леонтия, где пономарил, читал и пел на клиросе.
1 декабря 1949 года «за старые преступления» был сослан на вольную ссылку без лишения прав гражданства, без определенного срока в Петропавловск Северо-Казахстанской области, где работал чернорабочим Облстройконторы и опять же в свободное время всегда ходил в собор святых апостолов Петра и Павла, где был уставщиком и чтецом на клиросе.
Вагон для заключенных называется «душегубка»: здесь теснота, грязь, нечистоты, больные, озлобленные, голодные уголовники… Так отцу Павлу пришлось ехать в течение двух месяцев до города Павловска. Утешала только молитва да общество двух священников, которые ехали в одном вагоне с ним…
Спустя пять лет, 20 августа 1954 года отца Павла вызвали в спецкомендатуру МГБ, где объявили, что все ограничения с него сняты: может жить и работать где угодно и как угодно. По прибытии к родителям, побывав в некоторых храмах Ярославской области и убедившись, как он сам евангельскими словами говорил, что жатвы много, а делателей мало, если на то будет архипастырское благословение, попросил рукоположить и назначить священником на какой-либо приход по архиерейскому усмотрению.
«С богослужением Православной Церкви знаком, – писал он тут же в прошении архипастырю. – Для личных объяснений по первому Вашему вызову прибуду в отделение Патриархии. Остаюсь преданный всецело воле Божией и Вашему Архипастырскому попечению Павел Груздев. Прошу Ваших святых молитв. г. Тутаев. 25.IV.1955».
Пока ждал ответа, устроился на работу в Тутаевскую промстройконтору, рабочим: дороги облагораживал, в скверах памятники возводил. А вечером и по выходным, как всегда, – на клиросе пел.
«Апостола вышел, – вспоминает, – читать. Исаия, епископ Ярославский и Ростовский, слушал меня:
– Зайди в алтарь, – говорит.
Был я уже рясофорный, порядок знал. Поклон Престолу, поклон владыке, стал под благословение.
– Сидел? – меня спрашивает.
– Так, владыко, сидел, – отвечаю.
Вынимаю, показываю документ.
– А реабилитация-то?
В ответ молчу.
– Ладно. Сходи к местному священнику, который знал тебя до ареста, пусть он тебе характеристику даст.
Ладно. Хорошо. Отец Димитрий Сахаров служил в церкви Покрова на той стороне Тутаева.
Пишет: «Павел Александрович Груздев, 1910 года рождения, поведения прекрасного, но в политическом отношении неблагонадежен!» Ставит точку на бумаге и подписывается: «Протоиерей Дм. Сахаров».
Ладно. Прихожу к владыке, подаю ему бумажку. Берет в руки, читает. Потом меня спрашивает:
– Павлуша! А как у вас с желудком, расстройства нету?!
Я ему:
– Так нету пока, владыко.
– Так вот, Павлуша, когда вас, чего доброго, припрет, этой-то бумагой воспользуйтесь.
– Владыко, благословите, – отвечаю.
Отец Павел (Груздев) после рукоположения
Родные мои! Рукополагали меня в Крестопоклонное воскресенье, вся церковь плакала. Из нищеты, ой! Арестант ведь. Не мог и я удержаться, плакал».
В записях отца Павла находим свидетельства: рукоположен во диакона 9 марта 1958 года, во иерея – 16 марта 1958 года, в Крестопоклонное воскресенье, рукополагал преосвященный Исаия, епископ Угличский, в городе Ярославле в Феодоровском кафедральном соборе. И там же приписка: «Помоги мне, Господи, поприще и путь священства без порока прейти».
7 марта 1960 года отца Павла перевели настоятелем Троицкой церкви села Верхне-Никульское, где батюшка прослужил 32 года.
Далее в записях свидетельствуется: пострижен в монашество 12–25 ноября 1962 года архиепископом Никодимом, с тем же именем. В 1966 году возведен в сан игумена, в 1983 году – архимандрита.
7 июня 1991 года отец Павел вышел за штат по состоянию здоровья, а в июне 1992 года переселяется в сторожку при Воскресенской церкви Тутаева. Батюшка почти ослеп, болел, но все равно иногда служил.
13 января 1996 года, в то время как о его здравии служили литургию, причастившись Святых Христовых Таин, в больнице архимандрит Павел (Груздев) отошел ко Господу. Похоронен на Леонтиевском кладбище Тутаева. И к его могилке постоянно идет и идет народ!
Лично знавший архимандрита Павла протоиерей Анатолий Денисов рассказывает:
– Пришел, помню, ко мне молодой из местных – семья крепкая, все верующие, двое детей. Он был замначальника милиции. Такой парень хороший! После работы как-то домой добрался, переоделся, отправился в магазин. По дороге то ли знакомого кого увидел, зашли в местную забегаловку... А там какой-то подвыпивший расхорохорился, да так, что его приструнить явно надо. Всех он там уже достал, чуть ли не до слез сотрудниц доводит. Игорек (так зовут парня) и сделал ему замечание. А тот полез на него:
– Да ты, мент, я тебя сейчас урою, – и пр.
Пришлось врезать. Тот упал, да пена пошла. Его вроде откачали, а он тут же:
– Да я тебя посажу!!! Ты использовал служебное положение!
– Я же в гражданском пришел.
– Я тебя посажу!
И действительно у него родители какие-то ушлые оказались, тут же его в больницу пристроили, все к тому идет, что Игорька посадят. Я так запереживал! Семью жалко. Дети маленькие... Да и того паренька, который выпивал и безобразничал, я хорошо знал. Его давно уже надо было вразумить как следует.
– Игорь, – говорю, – ты давай не пускай всё это на самотек!
– То, что уволят меня, это ладно. Но они ведь статью шьют...
– Езжай к отцу Павлу!
Его жена тоже изъявила желание ехать. У нас из Брейтова через Тутаев «метеор» идет до Ярославля, но в тот год в Тутаеве не было пристани.
– До плевать! Доеду до Ярославля, а потом вернусь обратно оттуда на автобусе.
А это еще километров 50...
Но на могилку отца Павла я их благословил обязательно ехать. И вот плывут они на «метеоре» мимо Тутаева... Так обидно, потом же обратно возвращаться! Ну, не будешь же «метеор» тормозить, если ему здесь остановка не положена... А он вдруг сам останавливается! Причала нету, так он посередке реки встал. Подплывает катерок:
– Кому в Тутаев?
– Нам...
– Садитесь.
Они сели, но даже спросить: «А вы кто?» – не решаются. Вообще молчат. Потому что это все из области фантастики. Так этот паромщик их еще и привез не на правый берег, как обычно, а именно на левый – куда им и надо! Но как найти кладбище? Спросили, им подсказали: «От Леонтьевской церкви повернуть, пройти...». Подходят, а дальше? Отец Павел благословил себя рядом с родителями похоронить, а это центр кладбища – так просто не найдешь. Смотрят, какой-то священник или монах в подряснике идет мимо. Они – за ним:
– Не подскажите, где могилка отца Павла?
– Мне туда же, пойдемте.
Потихонечку дошли. Он начал молиться...
– Помяните и нас, – просят. – Батюшка вот послал с прихода...
– Какой батюшка?
– Да отец Анатолий...
– А-а! Привет передавайте. Я – епископ Евстафий (Евдокимов, ныне на покое. – Прим. Ред.).
Игорек такой окрыленный домой вернулся! Его освободили от должности в милиции, но тут же поставили начальником охотхозяйства в районе, – а это существенное повышение! А тот парнишка, которому он поддал, выздоровел, и так его хорошо тряхнуло, что он у меня сейчас кадило подает!
Если Бог кого прославляет, благодать и после смерти творит чудеса.
И у меня бывают проблемы, я всегда к отцу Павлу обращаюсь, он безотказно помогает.
Слова отца Павла приводятся по книге: Документы к биографии, воспоминания о батюшке. Рассказы отца Павла. Избранные записи. – М.: Отчий дом, 2012; воспоминания записаны лично.
,20.04.2024