Как царь Давид дедушке в плену помог. Протоиерей Олег Стеняев

Те, кто прошел в жизни через какие-то серьезные испытания, – это все, как правило, верующие люди. Продолжаем публикацию историй известного миссионера протоиерея Олега Стеняева о своей жизни, своих родных. Если первая публикация «Причастие – самое сильное впечатление детства» была посвящена в большей степени бабушке, то теперь отец Олег расскажет о дедушке.

Мой дед, Егор Аркадьевич Журавлев, до войны, рассказывал, уже имел несколько детей. И вот его призвали. Он участвовал в Финской войне 1939–1940 годов. Самыми страшными там были «кукушки» – это финские снайперы, которые лазили по деревьям и оттуда очень метко стреляли. Среди них, дед говорил, были и белые офицеры, – новую власть в России они не признали, отстаивали Финляндию, которая казалась им тогда таким последним островком имперской земли…

Православные храмы там, например, никто не закрывал. Точно так же, как и библиотечные фонды, сформированные еще в царское время, там были сохранны. В Финляндии если и сейчас прийти в городскую библиотеку, то можно найти все православные издания, которые выпускались в Российской империи до революции. Финны, конечно, уже почти никто не знают русского языка, но книги хранят – вот такое имперское воспитание...

Дед по матери – Журавлев Егор Аркадьевич

Правда, всех наших воинов они уже воспринимали не просто за боевых, но за идейных противников – никто почем-то не думал, что и среди пострадавшего от репрессий народа могут быть нелояльные к советской власти. Это дедушка понял, уже когда попал там в плен.

Вспоминал, что эти снайперы-кукушки очень хорошо маскировались, они-то прицельно стреляли: выстрел – и кто-то из наших убит, выстрел – убит, выстрел – убит. А наши палят по деревьям да палят, а в тех не попадают, так патроны и кончились. А после – немцы пошли. Видят человека, толкают его, если не двигается, – контрольный выстрел, идут дальше. Если живой, поднимали и депортировали.

Притащили деда в какой-то немецкий штаб, и там немец стал его допрашивать на чистом русском языке... Этот немец, оказывается, жил до революции в России. Дедушка потом вспоминал, что за всё время пленения, а он прошел три немецких концлагеря, один из них Бухенвальд, его ударили всего лишь один раз – с ненавистью, по лицу, – и бил как раз этот бывший соотечественник… После – разве что голодом морили.

Всю войну дедушка читал одну-единственную молитву: Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его (Пс. 131:1). Так молиться его научила его бабка:

– Ты напрямую к Богу обращаться не можешь, ты человек слабый, легкомысленный… – говорила она ему, еще молодому, – вот, молись через Давида, потому что Бог любит Давида, Давид – друг Божий.

Так он всю войну и молился в надежде, что за это Бог ему будет помогать. И действительно он выжил в этих трех концлагерях и в итоге сумел сбежать. Когда война уже заканчивалась, их погнали куда-то под Ригу, там их заставляли вынимать трупы евреев, уложенные ранее штабелями вперемешку с бревнами, – вероятно, так нацисты хотели замести следы своих преступлений, но после поняли, что полностью трупы не удастся сжечь… И вот началась эта пытка для пленных: надо было вытаскивать эти трупы, а они уже были полуразложившиеся, – там были женщины, дети… А у деда у самого дома остались жена с детьми… Это все было непереносимо, тем более что когда ты пытался, рассказывал он, кого-то вытянуть из-под бревен, отрывались руки, головы… Смрад был жуткий…

– Я старался хоронить их с любовью, – рассказывал потом дедушка. – Это единственное, что можно было сделать… Потому что всё это страшно...

И он постоянно безостановочно творил молитву, которой его научила его бабка: Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его. Это его спасло. Другие просто с ума сходили. А после он сбежал. Произошло это так…

Узники лагерей

Их перегоняли из одного лагеря в другой. А под конец войны у немцев уже не хватало охранников призывного возраста. Какие-то подростки и старики конвоировали пленных. Просто их обряжали в форму для устрашения. И вот один такой немецкий мальчик набрал в каску вишенок, идет и ест, косточки сплевывает. Весна была – май 1945-го скоро… Но не факт, что все пленные вернутся домой живыми… Дед и показывает тому любителю ягод пальцы на руке:

– Пять кляйн, – мол, что у меня пять детей…

Тот понял и взглядом ему отвечает: «Ну, прыгай там за обочину».

А дедушка говорил, что у них среди заключенных была такая договоренность: если появлялась возможность бежать, нельзя бежать толпой – всех убьют. Поэтому один, максимум трое прыгнули – всё, остальные уходят, стиснув зубы, но уже не могут броситься им вслед.

– И вот прыгнули мы трое, – рассказывал дедушка, – лежим за обочиной и слышим шаги, шаги, идут, идут... Мы уже думаем: «Когда же они пройдут?» Ночь уже наступила… Головы поднимаем, а там никого уже нет...

Это у них просто такое уже нервное истощение было, что всем троим казалось, что слышат: шаги, шаги, шаги… Бросились бежать, голодные. Видят поле. Там какая-то брюква росла. Они стали ее выкапывать, потом эти клубни есть. И вдруг, дедушка рассказывал, самый опытный из них поел немножко, отложил в сторону и… напал на деда! Стал его прямо бить, дубасить. Дед попытался убежать, он его сшиб:

– Ничего больше не ешь! Ты умрешь!

И бросился к другому. А тот подумал, что это была драка за еду, и пустился наутек, пережевывая на бегу свои брюквы.

– Не ешь, ты умрешь! – кричал он и тому, но слова в этом случае оказались не действенны…

Этот объевшийся с голоду человек вскоре действительно умер у них на глазах от заворота кишок… А дедушка оказался спасен этим агрессивным мудрецом. Так что впредь его уже слушался.

Перемещались они бегом и только ночами. Днем боялись показаться кому-то на глаза. И вот им попался какой-то хутор, они подползают… А там девка такая колоритная выходит. Они аж залюбовались на эту немку с такой роскошной косой… Она села на завалинку да как запо-е-ет… русскую песню! Вот те на! Никакая она не немка – русская, из угнанных в Германию на работы!

Они ей из кустов кричат так полушепотом:

– Дочка, дочка!

Она такая раз посмотрела, подошла:

– Ребят, вы наши?

Они кивают:

– Да, мы убежали.

– Я тут слыхала, немцы переговаривались, ловят кого-то, ищут с собаками, – сообщает.

Она, видимо, за годы своего тут пребывания выучила уже немецкий язык.

– Я сейчас пойду, – говорит, – хозяину скажу. Он вам поможет…

Беглецы испугались:

– Слушай, он нас полиции сдаст.

– Нет, нет, – говорит, – он вас не сдаст. Он верующий очень, и он ненавидит Гитлера, у него дети погибли в России. Он за это терпеть не может нацизм.

И вот она ушла, возвращается с этим мужиком. Он действительно оказался очень добрым. Вымыл их, переодел, сделал им очень слабый бульон, откармливал их потихонечку.

Сам этот хозяин был католиком, его священника сгнобили в концлагере за то, что он не одобрял службу вермахту. В комнате, где они оказались, на стене также висела фотография единственного на всю Германию католического епископа, который открыто обличал фашизм. Я так понимаю, что это был Клеменс фон Гален, – другого такого не было.

Клеменс фон Гален

– Сидите здесь, – говорил убежавшим этот добрый католик-хозяин, – скоро ваши придут, и все будет нормально. Я вас сохраню.

Но потом зачастили с обысками… И ему пришлось все-таки сказать им:

– Наверно, вам надо бежать, ребята. Ищут, очень жестоко ищут... – но тут же попросил: – А вы напишите, пожалуйста, письмо, что я вас хорошо принял. Ваши придут – я им покажу.

Те сели, старательно написали это послание освободителям. Он их снабдил всем необходимым в дорогу, и они стали так же украдкой по ночам пробираться дальше.

Про одежду дедушка вспоминал: «На нас всё просто висело. На таких дистрофиков вещей было не найти…» И вот они перебегали с хутора на хутор по направлению на восток. Оттуда же наступала уже наша армия.

Однажды они где-то подбирались уже к населенному пункту, слышат грохот – танки идут. Прямо перед ними такие очертания массивных махин сквозь клубы пыли еле-еле видны. Они испугались, прижались к земле. «Всё, – думают, – сейчас облава будет…» Но раз, пыль оседает, и красные звезды на танках уже различимы... Те как бросятся к танкам! Но те-то не знают, кто к ним бежит, вылезает такой из люка автоматчик, наводит на них дуло, а они признаются:

– Свои! Свои!

Их сразу повели в особый отдел. Снова допрос:

– Че вы тут немцам сапоги лизали? – всё, мол, смерть вам, шпионам.

А главный особист сидит, уставился на пойманных:

– Ну, какие же они предатели? Посмотри, какие они худые!

Мемориал узников концлагерей в Музее Победы в Москве

Так что худоба спасла – восстановили их на службе. Они потом в каком-то хозвзводе дослуживали, потому что по состоянию здоровья нигде уже больше служить не могли.

А потом – Победа, демобилизация. Дед вернулся домой в форме советского солдата. И привез чемодан трофеев. Бабушка над ним посмеивалась:

– Какие глупости!

А у него там действительно: губная гармошка, ложки какие-то, абажурчик, платье грязное и старое, – конечно, что это за подарки несуразные такие?

Дед потом всю оставшуюся жизнь какие-то отдельные немецкие фразы помнил. Мог резко зайти в комнату:

– Хенде хох! – (руки вверх, значит).

Говорил, что в концлагерях немцы были только во внешней охране, и их особо пленные не боялись. «Немец никогда тебя просто так не ударит, – вспоминал дед, – только если ты что-то сделал не то, может тебя наказать…» А вот во внутренней охране были в основном украинцы, и те лютовали. Хотя спасший деда побоями умник, с которым они бежали и спаслись, тоже, впрочем, был украинец. Всякие люди везде были.

Когда дед вернулся с войны, стал печником – просто сам ходил по домам, где кому такие услуги нужны были. Избегал работать на советскую власть, только очень короткий период был охранником в кинотеатре «Родина», что рядом с домом, – дежурил там по ночам. Мы все, его внуки, приходили тогда к нему на работу, бегали там по этажам, по огромному кинозалу, – было интересно…

Продолжение следует…

Записала Ольга Орлова