Придворное духовенство и духовная дружба
Почему святой праведный Иоанн Кронштадский не стал духовником императора Николая II, который предпочел «духовную дружбу» с Григорием Распутиным? Какова была политика Патриарха Московского, святителя Тихона (Беллавина) в отношении советского государства и белого движения? Эти и другие вопросы мы обсудили с Глебом Михайловичем Запальским, кандидатом исторических наук, заместителем завкафедры истории Церкви исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова в рамках бесед «Церковь в годы революции».
Революция вышла из семинарии?
Глеб Михайлович Запальский
– Профессор МДА Алексей Ильич Осипов как-то сказал, что революция 1917 года вышла из семинарии. Вы согласны с этим? Каково было состояние накануне революции наших духовных школ, духовенства, Церкви в целом?
– Действительно, в предреволюционных семинариях в начале XX века наблюдались довольно неожиданные вещи. Здесь собираются всяческие революционные комитеты, устраиваются бойкоты некоторым преподавателям, ведется такая деятельность, которая, скорее, характерна для настоящих революционных обществ.
Семинарии, по сути, были не столько профессиональными, сколько сословными школами, где учились дети духовенства просто по своему происхождению. И для многих из них путь церковной жизни, церковной карьеры не был привлекателен. Они по инерции шли в эти школы, изначально не имея к ним никакой симпатии. Это накладывалось на разные неоднозначные методы обучения, в XIX веке еще и телесные наказания практиковалась, зубрежка и так далее. Это отбивало и интерес, и склонность к церковной жизни. И многие семинаристы действительно становились не просто равнодушными к Церкви, а превращались во врагов Церкви и общества, которое заставляет их учиться там, где они не хотят. И, в общем-то, действительно из них вырастали в том числе «образцовые» бунтари.
Мы видим очень тяжелую деформацию традиционной религиозности в последние десятилетия перед революцией. Церковность во многом держалась на инерции, в реальности для большинства людей это превращалось в какую-то абсолютно пустую формальность, или даже нечто неприятное, от чего при случае хотелось бы отказаться. И революция в этом смысле просто стала кульминацией, явным обнаружением этих вот течений, которые были слегка скрыты до нее.
Духовный друг Григорий Распутин
– Что известно о духовниках императора Николая II? Насколько часто царская семья пользовалась их советами, почему император так мало взаимодействовал, например, со святым праведным Иоанном Кронштадтским, который скончался в 1908 году. То есть мог быть рядом с императором много лет?
Император Николай II был очень религиозен, но исповедовался 2-3 раза в год. Он, конечно, нуждался в духовном собеседнике
– По поводу духовников Николая II: их было немало, и они сменялись не только потому, что кто-то умирал и нужно было найти нового, но порой сам император принимал такое решение — перейти от одного священника к другому. Несколько десятилетий царским духовником был отец Иоанн Янышев, выдающийся интеллектуал, ученый, который при этом возглавлял придворное духовенство. Однако доверительных отношений между ним и императором не было.
Царский духовник отец Иоанн Янышев
Потом несколько лет перед революцией эту должность занимал отец Александр Васильев. И тоже нельзя сказать, что он оказался очень близок императору.
Ближе всех, возможно, стал, хотя и ненадолго, уже после отречения Николая II от престола, когда царская семья оказалась фактически под арестом в Царском Селе, отец Афанасий Беляев. Сохранились его дневники. В них видно, что священник, можно сказать, поражен уровнем воспитания детей в царской семье, их простотой, невзыскательностью. Исповеди императора его также поразили.
Этот священник совсем не готовился к такой миссии, может быть, представлял себе царя как такого венценосца. И тут он увидел его как простого человека, кающегося грешника, который в тяжелейшей ситуации после отречения от престола находил в себе силы в том числе прощать своих врагов.
Но в целом должность царских духовников (в том-то всё и дело, что это была должность в системе синодальной бюрократии) не предполагала доверительных духовных отношений.
Было придворное духовенство, целая привилегированная группа в духовном сословии, которую возглавлял настоятель Благовещенского собора Московского Кремля, это был главный придворный храм. По должности настоятелем в нем был царский духовник, который принимал исповедь у императора, по сути, отчасти бюрократическая фигура. К тому же до революции не была принята частая исповедь. Николай II, например, исповедовался 2-3 раза в год.
Святой праведный Иоанн Кронштадский присутствовал при коронации Николая II, но духовником императора не стал
При этом император, как мы знаем, был очень религиозен, и он нуждался не только в таких бюрократических отношениях. Ему нужен был настоящий духовный собеседник. Почему — действительно, хороший вопрос — им не стал отец Иоанн Кронштадтский? Они были знакомы, и можно сказать, что император выделял его из прочего духовенства, в частности, Иоанн Кронштадтский был приглашен к умирающему Александру III. Это очень, конечно, знаковый момент. Затем святой праведный Иоанн Кронштадтский присутствовал на коронации Николая II.
Коронация Николая II. Художник Лауриц Туксен
И далее еще один очень важный момент: незадолго до смерти cв. Иоанна включили в состав Святейшего Синода. Это была редкая честь, доверенная именно белому священнику. В то время Синод практически целиком состоял из епископов. Это означало доверие со стороны императора, который подчеркнул роль отца Иоанна. Но все-таки это доверие было больше бюрократическим. Личных встреч, бесед между ними как-то не получалось…
У меня такое ощущение, что в целом император оказался как бы заложником той системы, которую он должен был поддерживать как глава государства. Это синодальная система, в которой Церковь, духовенство прежде всего, служили империи, занимались во многом бюрократической работой. А какие-то настоящие духовные отношения могут быть, скорее, с людьми вне этой системы.
И в результате император искал близких по духу людей не среди духовенства, а среди каких-то Божьих людей, мирян. И в конечном итоге эту роль сыграл, как мы знаем, Григорий Распутин.
Он стал в кавычках царским духовником, с которым император мог обсудить то, что его действительно волновало в духовном отношении. Тем самым император оказался жертвой той системы, которая не дала ему встретиться с настоящими старцами, с тем же Иоанном Кронштадтским. Потому что она накладывала отпечаток формальных, бюрократических отношений на связи мирян и духовенства.
Григория Распутина Николай II воспринимал как духовного друга семьи
– Что касается Распутина, известно, что непосредственно с Николаем II он общался редко. Чаще имел дело с императрицей Александрой Федоровной.
– Да, но, тем не менее, гораздо чаще, чем огромное большинство представителей духовенства, которое окружало двор. И главное, что в любом случае Николай II воспринимал Распутина как духовного друга семьи. Такого отношения у него не было ни к епископам, членам Синода, ни, вероятно, к духовникам.
И по дневникам это видно, император писал: мол, поговел, исповедовался и так далее. То есть для него это, возможно, было неформально, но живого отношения к духовнику мы не чувствуем. Чтобы это был человек, с которым захотелось побеседовать, что-то обсудить. Нет, он скорее исполнял свой долг. А Распутин все-таки был другом, хотя у императора и не было возможности с ним часто общаться.
Святой Патриарх Тихон
– Патриарх Московский святитель Тихон (Беллавин) — ключевая фигура в жизни Церкви послереволюционного периода. Он отказывается благословить белых и красных, гражданскую войну. При этом предает анафеме большевиков, политическую власть за кровавые расправы, в том числе с царской семьей, осуждает Брестский мир, изъятие церковных ценностей. Можно ли обобщить, какую политику проводил святитель в отношении власти, в отношении простых граждан, своей паствы?
– Обобщить непросто, потому что всё менялось довольно быстро с изменением внутриполитической ситуации. На что стоит обратить внимание в позиции Патриарха Тихона? Ну, во-первых, это, конечно, позиция абсолютно бесстрашная. Он делал вещи, как говорится, самоубийственные. Многие уговаривали его не обострять отношения с большевиками, с властью в 1918 году, а он делал самые резкие заявления по поводу первых декретов, предавал анафеме преступников. При этом люди, о которых он говорил, уже не были членами Церкви. Это скорее было слово к народу: смотрите, какая власть сейчас у вас, власть, которая заслуживает анафемы. Он обвинил ее в расправе над Николаем II. Хотя и в Церкви раздавались голоса: дескать, не надо трогать эту фигуру, все так его ненавидят, да и мы, в общем-то, натерпелись от императора, мало ли кого расстреливают.
Святитель Тихон (Беллавин) занял позицию абсолютно бесстрашную
Но совесть не позволяла Патриарху промолчать. И он действительно бесстрашно осуждал эту бессудную казнь. Про семью тогда еще не было известно, о том, что и дети, и императрица казнены: объявили только об императоре. И более того, Патриарх совершает панихиду об убиенном Николае II, благословляет молиться о нем на местах, то есть призывает к тому, чтобы это стало общецерковной молитвой. Это, конечно, были бесстрашные действия, за которые можно было пострадать. И дальше к годовщине октябрьских событий он пишет еще одно послание правительству, где говорит о том, что такую власть Церковь благословить не может. Церковь, которая по традиции молится за любую власть, даже за языческих императоров, оказывается, такую власть благословить не может. Это были очень сильные, очень смелые слова.
При этом Патриарх не собирался благословлять физическую войну с этой властью. Именно поэтому он не мог благословить белое движение. Это означало, по сути, вносить вклад в гражданскую войну, в братоубийственную войну, что со стороны Церкви неправильно.
И Патриарх занимал такую позицию, что Церковь должна призывать к примирению, но при этом она не может не давать адекватную нравственную оценку власти, которая совершает преступления. Поэтому позиция была очень сложная, и она в какой-то момент поменялась.
Поменялась после того, как стало понятно, что большевики все-таки победили в гражданской войне. Они удержали власть, они пришли надолго, а например, в 1918 году было совсем неочевидно, как будут развиваться события. Слишком они казались радикальной силой. А теперь становилось очевидным: большевики пришли надолго, и надо как-то выстраивать с ними отношения.
И в этих условиях Святейший Патриарх Тихон переходит к позиции лояльности. Говорит о том, что он «не враг советской власти». Может быть, он был не рад произносить такие слова, они скорее были вынужденными. Это была позиция, необходимая для того, чтобы сохранять Церковь, не обострять отношения с властью. Очевидно, какие-то границы в этом диалоге с режимом у святителя были, он их не переходил.
Но он был вынужден пойти на такое, в общем-то, сближение, и явно не для того, чтобы спасти свою жизнь. Хотя за этими заявлениями была еще и его личная судьба. Он был арестован, находился под домашним арестом, ему грозил судебный процесс, который с большой вероятностью закончился бы его расстрелом. И только разные внешние обстоятельства тому помешали.
Святитель Тихон явно думал не о том, чтобы спасти свою жизнь, а как Предстоятель он заботился о Церкви. Он понимал, что огромному количеству его паствы придется жить с этой властью, в том числе работать, занимать какие-то должности. И надо по крайней мере не толкать людей на прямое мученичество, необходимо дать им возможность жить и принимать каждому свой нравственный выбор.
– Почему большевики так стремились разрушить Церковь: и внешне, отбирая ценности, расправляясь со священниками, и внутренне, организуя движение обновленцев, раскольников?
– У большевиков было много врагов, с которыми они боролись, это не только духовенство, Церковь. Скажем, дворянство, офицерство старое, буржуазия, крестьяне-кулаки, казаки и многие другие категории. Поэтому борьба с Церковью иногда воспринимается как классовая, социальная борьба, где духовенство — одна из контрреволюционных сил, с которыми приходилось бороться.
Но все-таки, если смотреть шире, то мы видим, что это была борьба не на жизнь, а на смерть, борьба, которая при самых разных тактических поворотах никогда не прекращалась. Даже, как ни удивительно, в перестройку, когда, казалось бы, всё разрешили, уже храмы стали открываться, уже ни о каких репрессиях против Церкви не шла речь, но все равно до самых последних лет советской власти обсуждались принципы атеистической работы. То есть просто искались новые методы. Идеологи этой работы говорили, что пора отказаться от грубого, «кирзового» атеизма, надо быть тоньше, признавать, что религия имеет какую-то пользу, в том числе на определенном этапе. Но все равно глобально надо, чтобы когда-то она исчезла и чтобы мы как-то этот процесс плавно, мягко обеспечивали. То есть при самых разных ситуациях советская власть оставалась врагом религии. И это говорит о том, что этот враг не сиюминутный, не на время после революции, гражданской войны, а какой-то онтологический.
На мой взгляд, объяснение одно — сама идеология, которую принесли большевики, предполагала, по сути, некую гражданскую религию. Или, если сказать словами Николая Бердяева, диктатуру миросозерцания. То есть не только диктатуру пролетариата как социальной группы, а еще и диктатуру миросозерцания, диктатуру одной идеи, в которую нужно верить. И это не просто научная идея, это идея, в которую можно только верить: тому, что будет построено бесклассовое общество, наступит светлое будущее. Это предмет веры, это нельзя было доказать. И, соответственно, предмет веры мог быть только один. Любая религия становилась просто взаимоисключающим элементом. Нельзя было служить и коммунизму, и религии. Поэтому для большевиков любые формы религии по определению были прямыми конкурентами, которых нужно было устранять любыми способами. Поэтому методы менялись, становились более жестокими или более гуманными, но цель оставалась неизменной.
– А что спасло Церковь от полного разгрома?
– Если говорить глобально, промысел Божий спас Церковь. А в земном измерении сошлось несколько факторов. Для большевиков было откровением то, что многие люди оставались религиозными, несмотря на репрессии.
В переписи населения 1937 года был вопрос о том, верите ли вы в Бога и если да, то какую религию исповедуете. Больше половины людей назвали себя верующими в 1937 году, не побоялись этого сделать. И из них три четверти — православные.
Это был шок для правящей верхушки, потому что до этого года были безбожные пятилетки, ставились задачи, чтобы имя Бога было забыто на территории СССР. И многие думали, что максимум еще какие-то старички и старушки оставались в этих заблуждениях религиозных, а новые поколения просто вычеркнули Бога из своей жизни. Но оказалось, что всё это куда более живуче, чем предполагали власти. Прямое уничтожение веры оказалось просто невозможно. И это, по крайней мере, дало Церкви определенную тактическую передышку.
Кроме того, это совпало с внешними событиями. Началась Вторая мировая война. К территории Советского Союза были присоединены разные земли на Западе — Прибалтика, Западная Украина, Западная Белоруссия, Молдавия. То есть территории, где сохранялось много храмов, монастырей. И вскоре после этого грянула уже Великая Отечественная война. То есть перед советской властью встала проблема, что надо что-то делать с этими новыми религиозными объектами. И власти не успели придумать, потому что стало не до этого: началась война.
Великая Отечественная война подтолкнула власть к примирению с Церковью
А война, конечно, потребовала сплочения всех сил, и тут было не до антирелигиозной работы, наоборот, начался тактический поворот к примирению с Церковью. И это тоже, конечно, важный фактор, который очень сильно помог сохранить Церковь.
Но все-таки я думаю, что главный фактор не внешний, а внутренний — то, что нашлось огромное количество людей, которые не побоялись сохранить веру, не побоялись ее исповедовать, в том числе становиться мучениками.
Продолжение следует…
18.04.2024
