Архимандрит Кирилл Павлов: «Все сможем, все преодолеем – с нами Бог!»
22 июня, в праздник тезоименитства архимандрита Кирилла (Павлова; 1919-2017), выдающегося русского старца, фронтовика, чей день Ангела – как особый знак – совпал с днем начала Великой Отечественной войны, предлагаем вниманию читателей рассказ его келейницы монахини Евфимии (Аксаментовой).
Данные воспоминания о старце публикуется впервые.
Рассказы о войне
Весть о начале войны застала отца Кирилла, а тогда еще Ивана Павлова, на Дальнем Востоке, где он проходил срочную службу в армии, – там они какое-то время ожидали нападения японцев. А потом их погрузили в вагоны и отправили на Волховский фронт. Под Тихвином они попали под обстрел, и чуть ли не большая часть этих солдатиков, среди которых было много сибиряков, погибла.
А потом был случай в саперном батальоне, когда около 400 человек должны были разминировать какое-то поле. Но накануне батюшка получил осколочное ранение, и его госпитализировали. А остальные ребята пошли на разминирование, и около 400 человек полегло.
Отец Кирилл вспоминал, как брали они в кольцо Сталинград и мерзли в заснеженных окопах. И как вражеские грузовые самолеты сбрасывали провизию ночью немецким солдатам, иногда эти «посылки» попадали в наши окопы – и у ребят было ликование! Но там никто не мог ни покурить, ни как-то согреться, потому что нельзя было привлекать внимание: и наши, и немцы находились очень близко друг от друга.
И, конечно, Сталинград после освобождения – зрелище очень драматичное. Совершенно мертвый город. Настолько мертвый, что никакого звука не было: хоть бы какая-то кошечка мяукнула, или птичка вспорхнула. Ничего, все уничтожено, просто страшно.
Там батюшка и нашел Евангелие в развалинах одного из разрушенных бомбежкой домов. Собрал его по листочкам. Стал читать и воспрянул душой. Потому что, как у всякого думающего человека во время войны у него возникали внутренние вопросы: почему весь этот кошмар с нами происходит? Что сделать, чтобы это как-то изменить?
И это был, я думаю, ключевой момент в его жизни. Поскольку эпизод с Евангелием – единственное, что он подробно рассказывал о войне.
А на счет каких-то геройских случаев – не распространялся, не бравировал ими.
Когда его спрашивали про оборону дома Павлова – он как-то махал рукой, отшучивался: это не он, конечно, не он. И я склонна верить батюшке. У многих теперь уже какое-то двойственное отношение сложилось к этой истории. Может быть, в силу того что батюшка вообще был всегда скромен, все решили, что он скромничает и в этой ситуации.
Да и мы ведь тоже – глупые, досконально не расспрашивали отца Кирилла. Он говорил что-то, но начиналась круговерть с народом, и нам казалось, что сказанного достаточно, и что наше совместное пребывание с батюшкой никогда не закончится.
Залив Петра Великого на Дальнем Востоке – место, где служил солдат-срочник Иван Павлов. Фото Владимира Саяпина Хотя, думаю, что во время войны много всего было. Я, например, спрашивала батюшку: «Богу ты там как-то молился? Когда в окопах-то мерзли…». – «Ну, как же, да, – отвечал, – я всегда уходил немножечко в сторонку и, стоя, читал “Отче наш”». – «А ребята солдаты над тобой смеялись, нет? Все-таки страна-то атеистическая была...» – «Нет, никто не смеялся».
И батюшка делился еще разве что какими-то будничными фронтовыми историями. Про то, как им вечером привозили горячую еду, но пока доносили ее в котелках до окопов, она успевала заледенеть. Или что «вошебойка» приезжала за всю войну два раза. А что такое «вошебойка»? Это когда тебе дают ковшик теплой воды, а ты бросаешь свое бельишко в специальную машину, где его обрабатывают паром, убивая вшей. Я, помню, уточняла у батюшки: «А как же в фильмах про войну показывают, что Русланова приезжала на фронт, что-то пела, баньки были, гармоника?..» – «Ну, может, где-то это и было, – отвечает. – У нас только «вошебойка»…».
Вот в таких сверхчеловеческих условиях они и воевали, даже не ощущая, видимо, что здоровье разрушается, легкие начинают выходить из строя. Это уже потом стало понятно, когда батюшка в Лавру пришел после войны и жил в сырой келье.
А там, в холодных окопах они по молодости лет даже мечтали: «Заболеть бы, что ли… Чтоб хоть в госпитале отдохнуть». И, – как батюшка рассказывал – ни одна болезнь ни брала. «Бежишь, – вспоминал он, – у тебя оружие тяжелое наперевес, прыгаешь через какие-то широченные окопы, рвы, канавы. И хоть бы что-нибудь переломал себе, вывихнул». Нет, ни разу не потрафило.
Нам даже трудно понять, что творилось в душе людей, прошедших войну. С фронтовиками у отца Кирилла был особый разговор, особые встречи. Они куда-то уходили в сторонку и вспоминали какие-то моменты, связанные с военными баталиями. Это была беседа не для посторонних: люди за родину воевали, под смертью сколько раз ходили.
Не обо всем батюшка говорил. Но кое о чем мы узнавали уже во время болезни, когда он нечаянно, в бреду, можно сказать, мог проговориться, что на его глазах, например, разрывало гранатой ребят. А он оставался живым. Этих случаев было много.
И поэтому у него, да и у фронтовиков вообще сложилось, видимо, какое-то особое отношение и к жизни, и к людям. Особая ответственность. Особый долг.
Посмотрите на фотографии батюшки в Переделкино, он на них седенький, такой лучезарный, улыбающийся. А после войны – совсем другое, суровое лицо, потому что и болезни начались, и жизненный багаж давил – куда ж от него деться. Серьезные испытания прошли люди.
И одновременно я смотрю на наше поколение: мы, конечно, – счастливцы. Слава Богу, многие из нас не видели войны, мы не знаем голода. Но у нас и меньше мужества в душе, ответственности. Совесть какая-то рыхлая, знаете? Еще жалко мне поколение сегодняшних братий молодых, которые пришли в Лавру и не застали батюшку.
На него ведь достаточно было посмотреть, почувствовать этот дух дружелюбия, миротворчества и вместе с тем силы, какого-то вдохновения что ли: все будет, все сможем, преодолеем – с нами Бог!
Отец Кирилл очень любил Христа. И, как хорошо сказал один священник, он был влюблен в Евангелие. Поэтому всегдашний его совет любому человеку: полюбите читать Евангелие. Вы даже не представляете, что вам откроется в этом чтении!
…После Сталинграда их часть оказалась в Тамбове. Отец Кирилл рассказывал, как пришел он на богослужение в местный храм Иоанна Предтечи. Церковь была полна народом, люди плакали, слушая проповедь священника – отца Иоанна, который впоследствии стал архиереем – епископом Калининским Иннокентием. И батюшка в Тамбове понял, что тоже хочет быть священником, проповедовать Евангелие, служить Богу.
Но впереди была Австрия, бои за озеро Балатон. И я запомнила рассказ батюшки о том, как размечтался он про Афон, уже зная, что там подвизаются иноки, может быть, они говорил на эту тему с верующими однополчанами. Видимо, была возможность из Австрии, Румынии перебежать на монашеский Афон и спокойно там подвизаться. Но тогда пострадали бы родные – его бы причисли к дезертирам.
Поэтому батюшка выполнил свой воинский долг и уже по окончании войны пошел в Елоховский собор: узнавать, где учат на священника.
Операция Леонова
Лавра послевоенных лет – это еще одно испытание для семинаристов и братии. Никаких условий не было: практически руины, требующие колоссальных трудов и невероятного напряжения. Батюшка восемь лет прожил тут в сырой келье. Здесь у него и начался туберкулез. Но он ничего никому не говорил, естественно, не жаловался.
Потом его уже стали как-то лечить, снадобья всякие выписывали. И батюшка получил от них язву желудка. Принялись лечить желудок. Хирурги вмешались, которым батюшка всю свою жизнь был благодарен.
Замечательный хирург Виктор Николаевич Леонов, один из ведущих на Пироговке, ради батюшки пожертвовал своей карьерой. Он и прооперировал отца Кирилла, хотя операцию должен был делать какой-то академик. Но академика батюшка не знал и как-то очень разволновался и расстроился. Попросил Леонова прооперировать. «Ну, хорошо, батюшка, – сказал тот, – мы тебя прооперируем. На сколько операция назначена?» – «На десять утра» – «Мы прооперируем тебя в семь».
И в семь утра Леонов батюшку прооперировал. После этого врача перевели с Пироговски на Яузу. Но зато сколько потом на эту Яузу ездило старушек, мужичков, вдовушек, сирых и никому не нужных людей, которым некуда было пойти. Всех Леонов бесплатно принимал, оперировал – так же, как и братию монастыря.
Когда батюшка слег, Виктор Николаевич приезжал к нему, один, с рюкзачком, постоит у кроватки: «Я так скучаю, так хочу голос его услышать. Отец Кирилл…». А раньше он его все Иваном Дмитриевичем называл. Батюшка: «Ну, пусть Иван Дмитриевич, если так удобнее человеку».
Врачи, конечно, очень любили батюшку.
Да его невозможно было не полюбить, этого обаятельного человека, всегда открытого, всегда готового поговорить, просто даже о погоде. И лечить его было легко. Он был послушным человеком.
Врач прописал – он сделает.
Самородок или жизнь на юру
Феномен отца Кирилла заключается в том, что особенных духовных руководителей у него не было. Как не возникло в его жизни монашества в его классическом понимании – с келейным уединением. Он прожил свою жизнь на юру. В послевоенные годы несчастные люди искали духовного руководства и утешения. Нашему народу требовались пастыри. Но пастырское служение – несколько иное, нежели монашеское. Оно отличается от сугубо иноческих, аскетических подвигов. А отцам в Лавре приходилось совмещать и пастырские, и монашеские подвиги.
И то, что батюшка сохранился в таком мирном, светлом иноческом духе, монашеском устроении, имея невероятную пастырскую нагрузку – случай уникальный.
Постоянных наставников как таковых у него не было. Да, был братский духовник Петр (Семеновых), батюшка исповедовался у игумена Адриана (Кирсанова), архимандрита Пимена (Никитенко), общался с владыкой Афанасием (Сахаровым), посещал митрополита Зиновия (Мажуту) из Тбилиси, глинских старцев – отца Андроника (Лукаша) и отца Серафима (Романова). Но кто у кого постоянно окормлялся – неизвестно[1].
Владыка Афанасий (Сахаров) любил батюшку, писал наместнику монастыря, что отец Кирилла теряет здоровье, несет непосильную хозяйственную нагрузку, приглашал батюшку к себе в Петушки. А когда тот приехал, определил его спать за ширмочку, сказал: «Мы будем служить, а ты отдыхай, ты в Лавре потрудился». И потом отец Кирилл в день памяти святителя Афанасия всегда служил о нем панихиду под Успенским собором в Лавре.
Владыка Афанасий с его тридцатью тремя годами ссылок, видимо, прозрел в молодом иеромонахе особое дарование.
А нагрузки батюшка действительно нес колоссальные, потому что был и кассиром, и бухгалтерию лаврскую вел – помимо того, что был духовником. А духовник – это ночные исповеди в храмах.
И дневные, разумеется. Я не знаю, когда он вообще отдыхал.
Рабочие сутки
Рабочий день у батюшки обычно превращался в какие-то рабочие сутки. Этот человек трудился так, как будто был рабом у всех, всем был должником. При этом про себя говорил: «Ну, кто я такой, посредственность. Мое дело – выслушать человека». Он и выслушивал. И дарил подарки: шоколадки, календарики, книжки…
Архимандрит Кирилл (Павлов) в старой келье в Переделкине
Это сейчас всё всюду издается, а тем, кто прошел хрущевские гонения, получить из рук старца какую-нибудь брошюрку на церковную тему было большим событием. Всё, что годилось на подарки, батюшка пакетами собирал, потом раздавал людям. К праздникам – Рождеству, Пасхе Христовой – помощники ездили на фабрики закупать конфеты, шоколадки. Это была целая социальная служба. Батюшка ходил, проверял заранее: всем ли хватит.
В Лавре отец Кирилл отдыха не имел: его позвали, например, на исповедь в академию – он побежит в академию. Потом скажут, что в посылочной кто-то дожидается, батюшка – туда. Затем – в келью, где братия собрались на исповедь. Если Патриаршая служба – отца Кирилла зовут встречать Патриарха.
Святейший Патриарх Алексей I умирал – отца Кирилла пригласили исповедовать его перед смертью. Батюшка очень волновался, рассказывал: «Я же совсем неопытный был духовник». Потом Патриарх Пимен, который знал отца Кирилла по Лавре, про то, что он трудится, не щадя себя, приглашал его в Переделкино, где было много лаврской братии. Хотя сам Патриарх Пимен жил, в основном, в Чистом Переулке – как-то Переделкино он не очень любил, наездами бывал.
Затем – Патриарх Алексий II – избрал батюшку духовником.
Отец Кирилл – человек ответственный, военный, он никогда не опоздает, сделает всё, как следует. На него можно было положиться.
Когда шел совсем уж большой поток людей, он сам просил келейника отца Мефодия: «Ты уж стой там, поторапливай, чтобы только основное спрашивали».
В монастыре главным было поисповедовать людей перед службой. В Переделкино, куда батюшка уезжал восстанавливаться, у него была возможность и поговорить немножко с народом. Но если, допустим, человек 60 батюшку дожидались, это же, чтобы с каждым хотя бы по 10 минут побеседовать – 10 часов. Люди иногда по несколько дней ждали своей очереди.
Не знаю, как отец Кирилл вообще все это выдерживал и был в таком благодушии, в дружелюбном и лучезарном состоянии. Рядом с ним и ты себя ощущал как-то легко. Как будто ничего особенного и не происходило.
А потом – раз, и скорая помощь приехала. С сердцем у батюшки плохо. Звоню знакомым врачам, они расспрашивают меня по телефону: какие признаки, симптоматика? «Что-то батюшка вот в задумчивости сел на диван, загрустил как-то. И лицо точно потемнело. Что такое?» – «Вызывай срочно скорую! – прямо кричат мне с того конца провода. – Поезжайте в любую ближайшую больницу!». Вот так мы и путешествовали: то с сердцем, то с воспалением легких.
Скала над бушующем морем
Помню свою первую встречу с батюшкой, когда нас, сестер, позвали в большую келью в Переделкино и сказали, что сейчас придет отец Кирилл и будет нас наставлять. Мы собрались. Пришел отец Кирилл. Спросил нас, как мы добрались, как тут все расположились – просто, по-человечески, спокойно и светло. Дал всем по конфеточке. Все посидели молча и разошлись. То есть человек совершенно не беспокоился по поводу того, что не произвел на нас впечатления, которого все от него ожидали: мол, появится старец, который скажет нам волю Божию. Или обличит в каких-то тайных грехах. Ничего этого не было.
А потом уже, со временем мы поняли, кто такой вообще отец Кирилл, – какая это высота. Мы никогда не видели его в гневе, раздражении. Всегда безупречные кротость и смирение.
И это что-то незабываемое: кроткий человек производит очень сильное впечатление. В «Лествице» преподобного Иоанна Лествичника есть высказывание о том, что кротость – как скала, которая возвышается над бушующим морем. Раздражение, негодование, смятение разбиваются о добродетель кротости, которая выше всего этого.
Батюшка всегда вел себя очень скромно. В Переделкино на обед придет только, когда позовут. Не позовут – он и не пойдет и даже не выразит никакого недоумения по этому поводу. Или, допустим, обедает он со всеми сестрами, вдруг звонит телефон – матушка Филарета берет трубку и говорит минут 40, – ведет какие-то важные переговоры. Батюшка тем временем ожидает вместе со всеми, когда этот разговор закончится, чтобы всем вместе поблагодарить Бога и потом уже разойтись.
Отец Кирилл и посуду мыл, помогал сестрам. Мы прятали, конечно, от него эти тарелки, по крайней мере, частично, чтобы он не переутруждался. С батюшкой было очень легко, по-домашнему.
Мы, конечно, вспоминаем время, проведенное с ним, как лучшее в нашей жизни.
Троице-Сергиева Лавра. Праздник прп. Сергия Радонежского. Архимандрит Кирилл (Павлов) и архимандрит Даниил (Доровских)
«Бодрись, бодрись, восстань!»
Когда в 90-е годы по всей стране стали открываться храмы и монастыри при существующей острой необходимости в священниках отец Кирилл никогда не навязывал никому никаких решений: «быть тебе там батюшкой» и т.д.
Он всегда просил человека прислушаться к тому, что говорит его сердце.
Если ты склонен к супружеской жизни, то ищи себе подругу жизни. Тяготеешь к монашеству – всё взвесь, побывай в разных обителях, приглядись, выбери место, найди духовника. То есть всё должно происходить с рассуждением, соразмерно с возможностями, в соответствии с сердечным устроением. Человек сам должен созреть, прийти к определенному выбору. Батюшка не брал на себя роль вершителя судеб.
Я видела кроткую, смиренную повседневность. И понимала, как из этой повседневности рождается глубочайшая мудрость. Все-таки мы как-то созревали духовно, именно в присутствии батюшки происходило наше внутреннее становление.
Рядом с ним, например, мирились поссорившиеся.
Заходили в его келью, а он никогда ничьей стороны не принимал, чтобы не ущемить другую. Просто выслушивал, и стороны примирялись.
Когда находишься рядом с такими людьми, как отец Кирилл, очень остро ощущаешь свое глубочайшее несоответствие тому, к чему ты сам призван. Но тут промыслительная мудрость батюшки. Он всегда не только терпел, но и любил человека, верил в него – даже, когда большинство вокруг осуждало. Отец Кирилл всегда давал возможность вырасти, вселял надежду. Потому что все мы очень слабые. Мы все чрезвычайно склонны к унынию, к тому, чтобы опустить руки, махнуть на себя рукой.
К нему можно было прийти со своей душевной болью, поплакать. И он скажет: «Бодрись, бодрись, восстань». И ты начинал как-то преображаться потихонечку. Это чудо человеческого преображения происходит не в одночасье. Трудно на самом деле расти, работать над собой. Очень трудно. Но это главная задача человека на земле – формировать свою душу.
Когда у тебя есть рядом такой светлый образец, как отец Кирилл, с одной стороны, это окрыляет, а с другой… Господь батюшку забрал, и ты мучаешься, что ничем-то ты не была похожа на такого замечательного духовника. И все мы теперь с этим с острым ощущением собственного недостоинства и живем. Он как-то слишком уж хорош был для всех нас, – отец Кирилл... Мы его не заслуживали, я бы даже так сказала.
Хотя какие-то кроткие, хорошие, смиренные люди заслуживали, – и таких было много. И они приходили к батюшке.
Отец Кирилл любил кротких людей. Тихих, скромных людей он очень любил.
Сносить немощи бессильных
Разные люди к батюшке приезжали. В основном простые – те, которые вообще никому не нужны. Потерявшие работу, несчастные. Много в 1990-ые годы было нестроений. Люди и потянулись в храмы. Никакого представления о духовной жизни они не имели, но скорбь привела их к Богу. Они стали искать смысл жизни – и шли к отцу Кириллу. Он всех принимал.
Но кто-то и в материальной помощи нуждался. У батюшки была целая служба социальной поддержки. Придет кто-то из состоятельных, поможет деньгами, так эти средства тут же отправляются погорельцам, многодетным семьям и т.д.
Батюшка постоянно отвечал на какие-то письма – по 200 штук и более их в месяц приходило. Мы, конечно, пытались ему помочь. С его слов записывали ответы. Но много было и таких писем, в которых люди просили материальной помощи. Батюшка откликался на каждую просьбу.
Когда народ разузнал, где отдыхает всероссийский старец, в Крым началось паломничествоА еще раньше люди старались духовникам в знак благодарности прислать какие-нибудь носочки вязанные или баночку варенья. Отец Кирилл просил своих помощников записывать все, что было в каждой посылке, и всех всегда благодарил. Это был целый конвейер по приему посылок батюшке и отсылке благодарственных извещений от него.
Батюшка и трудоустраивал кого-то, и на квартиры деньги давал. Вот пристроит кого-то, а человек на той работе не задержится. Опять приходит мать за него хлопотать. И это постоянная такая рутина. Можно было бы просто отмахнуться, закрыть глаза и сказать: «Я уже и не знаю, как вам помочь». Потому что просителей было очень много.
А батюшка не отмахивался. Он все это терпел, давал время человеку вырасти.
И для батюшки этот человек не был плохим. Ну да, он не справляется. У него есть какая-то своя планка. Он ее никак не преодолеет. Ну, что же, потерпим. Любимое его слово из апостола Павла: «Мы, сильные, должны сносить немощи бессильных и не себе угождать» (Рим. 15: 1). Вот он эти немощи и носил.
И чем дальше, тем тяжелее, тяжелее и тяжелее становилось. Люди даже просто и не понимали, насколько ему тяжело. Не всегда же всё было лучезарно, радостно. Какие-то вещи батюшку глубоко удручали. Несколько раз помню после исповеди – прямо места себе не находит: «Как же горько, что у людей совершенно пропал интерес к благочестию». И сами же от этого люди и страдают: «Сколько же у них скорби».
При этом любой духовник скажет: нет прекраснее момента, чем тот, когда душа человеческая кается. Очень красив человек именно в покаянии. Батюшка тоже любил исповедовать. Даже как-то обмолвился: «Я хотел бы умереть во время исповеди».
Отовсюду к отцу Кириллу ехали на исповедь. Помню, как-то монашечки из Калифорнии прибыли – там у них монастырь православный женский. Батюшка их исповедовал.
И даже, когда отец Кирилл был болен, – ни говорить не мог, ни утешать, ни благословлять, – все равно ехали, чтобы постоять только рядом у кроватки каких-нибудь 10-15 минут. И теперь эти минуты они через всю свою жизнь несут.
Величие этого человека только сейчас иные и начинают осознавать.
Батюшка же очень просто себя вел. В нем ни пафоса, ни значительности, ни снисходительно-покровительственного отношения к человеку не было никогда. Он был прост и доступен. Хотя и необычайно мудр в этой своей простоте.
Чудесные события
Многие люди хотят чудесного, и с ними действительно что-то такое происходит. Я даже, помню, батюшке как-то передавала рассказ одной женщины о том, что ей отец Кирилл во сне явился и сказал, что ее мама болеет. Она засобиралась, поехала и действительно застала ее тяжело больной, успела поддержать...
Я спросила батюшку, как он к таким рассказам относится? Он засмеялся, махнул рукой и сказал, что это все Ангел-Хранитель. Вот в этом юморе и спокойном отношении ко всему чудесному для меня тоже, несомненно, величие отца Кирилла.
Батюшка был прежде всего духовник. Наставник. Причем учил собственным каждодневным примером, даже в мелочах. Вся его жизнь была какой-то целостной гармоничной симфонией, такой красивой музыкой: слушать – не наслушаешься, глядеть – не наглядишься.
Многие судьбы батюшка выправил, многих вытащил из бездн. Некоторым просто материально помог. Вот недавно подходил священник, рассказывал, как они с матушкой много лет живут благословением отца Кирилла. «Я ведь в свое время, – вспоминал этот отец, – был совершенно нищий семинарист. Она – детдомовская. Батюшка нам дал денежку на обручальные кольца. И мы живем вместе уже много лет. Мы счастливы. Уже внуки пошли». Вроде что-то такое простое. Но из таких простых вещей вся наша жизнь и состоит. И тех, кто батюшке благодарен, сотни уже только перед нашими глазами прошло. Некоторые просто еще и стесняются как-то рассказывать о том, как батюшка им помог, – иногда это какие-то сложные запутанные жизненные обстоятельства.
Когда я сама еще только появилась в Переделкине, батюшка принимал народ в крестилке, – такое отдельно стоящее от храма здание. И вот эта крестилка набивалась «под завязку»: человек по 300 как-то втискивалось в отнюдь небольшое помещение. Вокруг отца Кирилла только маленький островок пространства оставался – там, где батюшка сидел у аналоя с крестом и Евангелием. Люди подходили, рассказывали о своих бедах, вопросы задавали, кто-то ожидал в очереди до позднего вечера.
У меня есть два знакомых старичка, супруги, которые тоже как-то пришли к отцу Кириллу в эту крестилку за благословением. Рассказывали, что стояли долго-долго, мужу надо было ехать какие-то лекции читать на Кавказ, а там как раз начались военные действия. И вот батюшка встает им навстречу, благословляет мужа и его руку не отпускает... И минуты две так стоят. «Мне ничего не говорит, – вспоминал потом этот старичок. – Как будто задумался о чем-то». Видимо, батюшке что-то открылось в этот момент. Помолчал он, а потом говорит: «Ну, ладно, поезжай. Все обойдется. Все будет хорошо». «Мы были в недоумении, – рассказывала эта чета. – Муж поехал. И оказался под обстрелом. Пули только так свистели. Но он действительно остался невредим».
«Не знаю, каким я буду после Нового года…»
Переделкино. Архимандрит Кирилл (Павлов) в своей келии. 2002 г.
Вплоть до самого инсульта в конце 2003 года батюшка очень многих принимал. Люди шли и шли. Только видно было, что отец Кирилл уже сильно ослаб. Помню несколько раз: батюшка в окошко в Переделкино поглядывает, видит поток людей, идущих по дорожке от ворот к домику и говорит: «Ой, боюсь, не выдержу».
Вот и в последний раз – 20 ноября 2003 года, накануне Михайлова дня – собрался в церковь, а сам слабенький. Я ему говорю: «Батюшка, тяжело же, пока сейчас дойдешь до храма, и по дороге и там уже в алтаре тебя будут теребить. Полежи на диванчике, а я вычитаю всё, что по службе положено....». А батюшка так тихонько отвечает: «Не знаю я, когда еще этот храм увижу. Я пойду на Всенощную». И пошел – действительно, в последний раз – в этот храм. Больше батюшка его и не увидел.
Мы, как всегда, готовили рождественские подарки – просто тысячи подарков. Он подходит, смотрит и вдруг говорит: «Не знаю, каким я буду после Нового года…». Видно, Господь ему как-то открывал, что у него начинается другой этап жизни, дальнейшее его служение будет иным.
…После инсульта он еще года три как-то общался, даже на вопросы отвечал. Духовенство приходило. Батюшка интересные давал ответы. Шутил. Поддерживал нас всячески. Понимал, что все в состоянии потрясения. Такая болезнь... Ведь мы смерти ждали практически каждый день. У него был инсульт, несовместимый с жизнью. Не живут с таким инсультом и с такими легкими.
В какой-то момент он сказал: «Вы спрашивайте у меня всё, что еще нужно. Потому что скоро я не смогу и говорить». Потом он стал слепнуть, глохнуть. Только кивками общался. Речь его становилась все более неразборчивой. Последние два-три года – это уже было время чрезмерных страданий.
«Храните мир между собой»
А как он красиво и благородно болел! Мы даже как-то сами уже не выдерживали с Любовь Владимировной (вторая келейница батюшки – ред.), просили: «Батюшка, ну, ты хоть поругай нас, что ли? Хоть попроси чего-нибудь…». А отец Кирилл говорит: «Ну, как я смею, вы же не железные. Вы ж устаете. Мне вас жалко». И вот так лежит 13 лет человек парализованный, не может пошевелиться без помощи посторонних, и не попросит: «Поверните меня лишний раз с одного бока на другой, потому что я устал уже» и т.д. Как положишь его, так он и будет лежать. Не заплачет, не поропщет. Мы спрашивали его: «Батюшка, ты как? Ты не унываешь?» – «А зачем?» – ответит.
После инсульта общение с батюшкой было уже иным. Но и тогда характерная для него черта – забота о человеке – оставалась. В этом он всегда был узнаваем. Инсульт ведь меняет человека. Многие из тех, кто давно знали батюшку, даже не хотели навещать его в болезни, чтобы не травмировать свое сердце. Не могли видеть того, что сделала с человеком болезнь: какой он теперь беспомощный, – духовник. И это можно понять. Но нам-то выбирать не приходилось. Мы видели все. И глубину его личности инсульт не повредил. Батюшка всё равно оставался собой: весь – в заботах о других.
Как же он внимательно относился к нашему душевному состоянию! Если, например, кто-то заунывает, заплачет, – от него это невозможно было скрыть. Он спрашивал, что случилось. «Храните мир между собой», – говорил.
Всё это в совокупности осталось общим таким впечатлением. Что уж было спрашивать батюшку о чем-то, когда и так понятно: надо просто жить вот так, по мере сил, как этот человек. Мы спрашиваем, потому что хотим «заговорить» какую-то свою душевную боль. А для того, чтобы выйти из нее, нужно ведь какие-то шаги предпринимать. А как – было видно как раз на примере отца Кирилла, его невероятного терпения, мужества, благородства, снисходительного отношения к другим и требовательного – к себе. И разговоры уже, конечно, потом ушли. Постепенно всё стало понятно, что, собственно, и разговаривать уже не о чем.
Всё итак уже на сердце запечатлелось: прежде всего, его любовь к Спасителю – это, конечно, любовь всей его жизни. Иначе и невозможно было бы терпеть эту болезнь.
Ведь при таких серьезных недугах, у человека как бы покровцы с души снимаются, и он показывает свое содержание – не самое лучшее зачастую. Бывает так, что человек выдержанный, но вдруг ему посылается какая-то тяжелая болезнь, и он теряет самообладание, ругается, раздражается. Невероятные вещи с людьми происходят. А здесь ничего этого не случилось. Покровцы-то слетели. А он всё также оставался преданным последователем Христа, – до последней минуты.
На грани двух миров
Многие говорят, что батюшка в годы своей болезни был в бессознательном состоянии. Мы этого не можем утверждать. Скорее это было крайнее изнеможение. Регулярно у батюшки лаврской братией совершались службы, его причащали. Он, насколько мог, принимал участие в богослужении.
Отец Кирилл весь жил молитвой. По ночам, когда еще мог двигать своей непарализованной рукой, осенял себя крестным знамением. Мы спрашивали: «Батюшка, ты поминаешь кого-то?» – «Я понимаю тех, кто меня об этом просит». Сами мы не подходили к нему со списком просящих. Но люди, давно знавшие батюшку, просто взывали к нему из глубины своего сердца, и он это слышал. Были случаи, когда батюшка знал, что человек умер, и, действительно, выяснялось, что тот ушел. Нам только сообщали, а батюшка уже, оказывается, молился за его душу.
Или, бывало, к батюшке являлись усопшие. Он неоднократно был на грани двух миров. Иногда нам что-то открывал. Но, еще будучи в силах, он не приветствовал разговоров на мистические темы. Поэтому и мы не дерзали вдаваться в какие-то подробности.
Корабль уходит в небо
Целый год, начиная с Благовещения 2016 года, дыхание батюшки было просто невыносимым: какие-то тяжелые хрипы. И вот, в какой-то момент пульсометр просто показал прямую линию.
…Еще в первые годы болезни отец Кирилл так интеллигентно говорил о своем здоровье: «Меня уловил бронхит». А мы так переглядывались с Любой: «Ну, какой уж там бронхит, батюшка, там, наверное, от легких ничего не осталось». А оказалось, что он прав. Последнее обследование за три месяца до смерти показало, что легкие в более-менее рабочем состоянии. Но канальчики бронхов, которые снабжают легкие кислородом, были уже неживые.
И вот батюшка ушел.
Только что он лежал совсем беспомощный, кроткий, какой-то домашний человек. Сердце сжималось, когда ты слышал его дыхание. Вот одеяльце, которое ты поправлял, платочек, которым вытирал глаза…
Мы звоним в Лавру. Приезжает братия (даниловские монахи подоспели первыми, потому что ближе территориально). Начинают читать Евангелие, служить панихиды. Батюшку облачают.
В это время в Лавре делается гроб. Дошивается какой-то покровец для тела усопшего. Наконец, мы садимся в машину и едем с телом батюшки в монастырь.
И вот здесь случилось какое-то совершенно невероятное переживание.
Было, наверное, часов 11 или 12 ночи. Несмотря на поздний час народ пришел встречать батюшку. Вышли все монахи в мантиях, так величественно, подхватили батюшкин гроб и поднимают его вверх, в Успенских собор.
Отец и духовник вернулся к ним. Они столько лет его ждали. Братия несколько раз в год приезжала автобусами в Переделкино – чтобы 15 минут постоять рядом – в том числе старики с палками, с костылями…
И вот они встретили его, подняли: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный…». Лаврские колокол ударяет. И я смотрю на этот гроб, который уплывает куда-то ввысь, и сама превращаюсь в такую песчинку: «Отец Кирилл, помяни и нас тоже»…
Все, корабль вырвался из плена этой мучительной болезни. Все.
А – кругом народ, уже море цветов. Среди пришедших – удивительно! – много детей. Обычно маленьких стараются не подводить к усопшим, а тут столько младенцев! Да и вообще невероятное столпотворение. Всем хотелось подойти еще и еще раз. Рука у батюшки была теплая. Эта знакомая всем нам рука, которая столько раз благославляла, разрешала от грехов, накрывая головы епитрахилью.
Панихида на могиле архимандрита Кирилла (Павлова) 22 июня 2024 года
23 февраля отслужили Литургию, совершили отпевание, уже погребение должно быть, а народ все идет и идет ко гробу. И еще четыре часа после того, как Патриарх отпел батюшку, люди прощались. Погребение состоялось только к вечеру.
На счет даты смерти мы все просто изумлялись: «Ну, выбрал батюшка времечко». Во-первых, Сретение он очень любил. Сретенские запевы звучали. А потом еще и широкая Масленица на дворе, – а батюшка всегда был хлебосольным человеком. Всех всегда угощал, устраивал чаепития. Ему не жалко было ни времени, ни душевных сил, ни физических. Казалось бы, и так к тебе много людей ходит, зачем еще чаепития устраивать? А батюшка считал: как же это человека не угостить с дороги? Нормальные, обычные человеческие вещи. И вот преставился на Масленицу, – и поминают его за хорошо накрытыми столами.
23 февраля – опять же – его день. А еще и выходной, все смогли приехать. Было ощущение, что какой-то большой-большой праздник в обители, мы даже про слезы свои забыли. Как и про то, что осиротели. Только потом это начали понимать.
Скучаешь по возможности забежать к батюшке в келью, ворваться так с порога: «Ой, батюшка, я так расстроилась...» – у меня то-то и то-то. «Да, не переживай. Глупости это. Всё пройдет». Никто теперь тебе так не скажет.
Воспоминания записаны в рамках подготовки фильма «Сталинградское Евангелие Ивана Павлова» (реж. Владимир Шуванников). Публикуются впервые.
19.01.2025
