Об исконно русском образовании. К юбилею Сергея Александровича Рачинского

Май 2023 года отмечен двумя памятными датами, связанными с именем выдающегося мыслителя, педагога Сергея Александровича Рачинского. 14 мая 2023 года исполнилось 190 лет со дня его рождения (1833). На следующий день также отмечалась его память: Рачинский скончался 15 мая 1902 года. Мы продолжаем серию публикаций, посвященных выдающемуся просветителю. Предлагаем размышления о нем епископа Ржевского и Топорецкого Адриана, а также воспоминания современников.

Епископ Ржевский и Торопецкий Адриан (Ульянов)

В 2023 году мы отмечаем 190-летие со дня рождения нашего земляка С.А. Рачинского, российского учёного, просветителя, профессора Московского университета, члена-корреспондента Императорской Санкт-Петербургской академии наук, выдающегося педагога, создателя целой сети народных школ в России.

Вопрос о школе, в понимании Рачинского, есть вопрос об основах и устоях духовной жизни и культуры. «Дело народной школы, – пишет он, – шире и глубже, чем всякая общественная деятельность. Для того чтобы осилить его, нам нужно совершить внутренний подвиг. Нужно нам выйти из того лабиринта противоречий, в который завела нас вся наша внутренняя история нового времени – совместное расширение нашего умственного горизонта и сужение кругозора духовного, совместное развитие у нас европейской культуры и крепостного права. Внешний узел разрублен. Пора разрубить внутренний».

В это переломное время для нашего народа наследие Сергея Александровича о русской школе, о внутреннем духовном служении учителя так же актуально.

Заслуга С.А. Рачинского не только в том, что он сформировал концепцию начальной школы, опираясь на опыт русской школы допетровской эпохи.

Он показал практическую возможность исконно русского образования, отличного от западной светской системы.

Думаю, педагогическая деятельность Рачинского, его опыт по формированию у детей и учителей национального самосознания и чувства патриотизма могут приблизить нас к пониманию многих проблем, стоящих перед сегодняшним российским образованием и воспитанием.

Его личность редка и замечательна. Это настоящий подвижник, отдавший все средства духовные и материальные детям; неутомимый труженик, работавший, превозмогая болезни и старость; чуткий воспитатель, направлявший детей на путь честной христианской жизни.

Слова из Евангелия, начертанные на его памятнике, служат девизом и для современников: «Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих».

Уверен, что его наследие принесет нам реальную пользу!

Великий князь Константин Романов (К.Р.)

Я весь под впечатлением от книги Рачинского «Сельская школа». Прочитал уже половину. Вчера был на вступительном экзамене в учебную команду и советовал офицерам приобрести книгу. Она затрагивает самые заветные струны души, даёт ответ на то, что смутно сознаётся, во что бессознательно веришь – в духовное величие и силу простого народа. Автор известен мне лишь понаслышке, по его рассказу «Школьный поход в Нилову пустынь» да по газетной статье. Раскрыв книгу, я сразу ею увлёкся и жадно читаю. Она есть взятое из действительности подтверждение заветных мечтаний Достоевского. Я вижу в Рачинском ту же привязанность к детям своей школы, какую я сам испытывал к солдатам Измайловской Государевой роты, а теперь питаю к преображенцам.

Дневниковая запись от октября 1891 года

Степан Смоленский (1848-1909), музыковед и педагог

 Сергей Рачинский и Степан Смоленский 

Имя Рачинского, знакомое мне раньше по его переводам общедоступных естественно-исторических сочинений, вдруг прогремело вследствие газетных сообщений о директоре училищ Смоленской губернии Викторе Станиславовиче Новицком (бывшем потом в Москве), заставившем Рачинского держать экзамен на степень учителя сельской школы, несмотря на докторскую степень и звание профессора Московского университета. Но я не думал, чтобы с именем Рачинского была связана такая глубоко содержательная деятельность, и никак не предполагал, чтобы мне пришлось встать с нею в достаточно близкие отношения.

Поводом к началу последних послужили восхитительные «Заметки о сельских школах», и особенно глава об искусстве, появившаяся на страницах аксаковской «Руси». Для меня эти заметки были таким же откровением, как роман Мельникова-Печерского «В лесах», я выучил эти заметки чуть не наизусть, продумал и уверовал в Рачинского. <…>

О самом Сергее Александровиче как учителе я могу сказать лишь немногое, так как я лишь мельком видал его в школьных, собственно учебных занятиях. Несколько уроков, случайно и незаметно для Рачинского слышанных мною из другой комнаты, были классически просты, совершено артистичны, особенно же по арифметике и славянскому чтению. Но слышанные беседы с народом, которые Сергей Александрович вёл между утреней и литургией в праздники, были верхом искусства говорить с народом. В тех беседах Сергей Александрович при мне читал и объяснял Апостол и Евангелие, которые читались в те дни. Я не могу сказать, чтобы Сергей Александрович хорошо говорил, но содержание бесед, умение толковать с непостижимою простотою и ясностью были прямо удивительны. <…> Только видевший Рачинского в школьном его житье, только проведший с ребятами ряд годов может понять меру труда этого «монаха в миру», как иногда выражался о себе Сергей Александрович; только видевший Рачинского на обширном крыльце его школы, в кругу учеников, в беседах его по всякому поводу может почувствовать меру служения Рачинского на благо «малых сих», меру его любви к людям и его наиполнейшего во всём самоотречения. 

Татевская школа была какая-то идиллистическая школа, в которой работали с утра до вечера, отдыхали полной радостью отдыха, не знали ни принуждения, ни руководства со стороны, а работали столько, сколько кому успевалось…

Священник Георгий Флоровский 

С.А. Рачинский написал немного. И не словом, но делом красна его память. В эпоху великого общественного возбуждения и подъёма, в эпоху великих реформ прошлого века он удалился в своё сельское уединение. И здесь вложил всю волю свою и всю душу в единое и живое дело, в дело создания церковной школы, школы церковного духа, школы под сенью Церкви. Это был творческий опыт. Вскоре он был повторен сверху и во всероссийском размахе, через учреждение церковноприходских школ. Смута снесла и разорила церковно-народную школу. Живое преемство дела прервалось. Но замысел остался жив и с новою силою оживает, должен ожить теперь как творческое задание в предстоящей борьбе за народную душу, за подлинную и Святую Русь. И память воскрешает уроки прошлого опыта, иногда прямые, иногда назидательные от обратного. <…>

«Русский народ, полагал Рачинский, – народ глубоко верующий, и первая из его практических потребностей, наряду с удовлетворением нужд телесных, есть общение с Божеством». И народ умеет, удовлетворяет эту потребность, и удовлетворять эту потребность в Церкви. 

С. А. Рачинский постоянно жил в созданной им школе. Дом с колоннами остался в прошлой жизни

«Наша бедная сельская школа, при всей своей жалкой заброшенности, обладает одним неоцененным сокровищем. Она – школа христианская; христианская потому, что учащиеся ищут в ней Христа», – писал Рачинский. 

«Начальная школа должна быть не только школой арифметики и элементарной грамматики, но, скорее всего, – школой христианского учения и добрых нравов, школой жизни христианской». <…> 

Он зорко глядел и чётко обозначал последнюю цель, воцерковление русской души чрез воцерковление школы, – но с такой же зоркостью он его понимал, что осуществиться она может только в медленном процессе творческих рождений.

Ученицы. Николай Богданов-Бельский

Рачинский всегда подчёркивал то, что для него было самоочевидным, – что каждая школа есть живое и творческое дело, соборное сотрудничество и взаимодействие учащих и учащихся. И потому вопросы организации и программ для него получили вторичное значение. Их нельзя разрешить наперед, и даже обобщение опыта не может получить вяжущего и общезначимого характера.

Жизнь школы зависит, прежде всего, и больше всего от её личных участников, от личности её руководителей и наставников. И в этом вся трудность школьного вопроса. В общем виде и наперед можно и достаточно определить только основные задания и приёмы. Всё остальное остаётся на волю творческого почина. И сделанный опыт получает смысл вдохновительного примера – не для повторения, но для подражания, свободного и живого. Вот почему Рачинский с таким вниманием останавливается на вопросе об учительском составе в народных школах.

«Религиозный, церковный характер, налагаемый на нашу школу силою вещей», – говорит Рачинский, – обуславливает её резкую особенность – учебную программу, отличающуюся от учебных программ всех школ иноземных». Усиленное преподавание церковнославянского языка имеет не только прикладное значение.

Рачинский подчёркивает его исключительный воспитательный смысл. «Обязательное изучение языка мёртвого, обособленного от отечественного целым рядом синтаксических и грамматических форм, а между тем столь к нему близкого, что изучение его доступно на первых ступенях грамотности, – это такой педагогический клад, которым не обладает ни одна сельская школа в мире. Это изучение, составляя само по себе превосходную умственную гимнастику, придаёт жизнь и смысл изучению русского языка, придаёт незыблемую прочность приобретённой в школе грамотности».

Но церковнославянский язык открывает доступ к несравненным и незаменимым сокровищам высшего духовного творчества и вдохновения, – к Священному Писанию, к богослужебным книгам.

На самих уроках славянского языка дети вводятся в область высших откровений истины, красоты и правды. Самое обучение грамоте получает новый и живой смысл, если начинать со славянской грамоты, «со звукового разбора и писания самых кратких, самых употребительных молитв». «Ребенок, приобретающий за несколько дней способность писать: Господи помилуй и Боже милостив, буди мне грешному, заинтересовывается делом несравненно живее, чем если вы заставите его писать: оса, усы, мама, каша…» 

Картины Богданова-Бельского рассказывают о стремящихся к знанию крестьянских детях 

Обучение славянскому языку начинается с употребительных молитв и должно быть доведено «до полного понимания языка церковнославянского Нового Завета». Для этого Рачинский рекомендует «неоднократное, внимательное чтение в классе всех четырёх Евангелий, сперва с помощью русского перевода, а потом по одному церковнославянскому тексту, с терпеливыми остановками на каждом обороте, который может подать повод к недоразумению»… Так уроки славянского превращаются в повторительные и дополнительные уроки Закона Божия.

Ежедневное чтение Евангелия и Псалтири Рачинский считал частью образования

Наряду с чтением Евангелия необходимо чтение Псалтири, что давно осознано в непосредственной практике сельского обучения. «Псалтирь – единственная священная книга, проникшая в народ, любимая и читаемая им, и того, что в ней непосредственно понятно, уже достаточно, чтобы потрясать сердца, чтобы дать выражение всем скорбям, всем упованиям верующей души… Школа обязана укрепить наш народ в обладании этим сокровищем назидания и поэзии, раскрыть, насколько это возможно, перед своими учениками его высокий дух, вечный смысл». Псалтирь и Часослов должны быть в ежедневном школьном употреблении. С большою точностью и чуткостью разъясняет Рачинский глубокий воспитательный смысл  «постоянного чтения и перечитывания этих книг». 

«Псалтирь, – говорит он, – высочайший памятник лирической поэзии всех веков и народов. Содержание его – цельное и вечное. Это постоянное созерцание величия и милосердия Божия, сердечный порыв к высоте и чистоте нравственной, глубокое сокрушение о несовершенствах человеческой воли, непоколебимая вера в возможность победы над злом при помощи Божьей. Все эти темы постоянно в оборотах речи неисчерпаемой красоты, силы и нежности».

…И чуткий духовный взор народа давно разглядел это сокровище и это чудо, полюбил его и сроднился с ним. «Случалось ли вам, спрашивает Рачинский, при вынужденной ночёвке в крестьянской избе, осмотрев от скуки всю скудную её обстановку, раскрыть ту единственную книгу, в почерневшем от времени переплёте, которая лежит под полкою с образами? В огромном большинстве случаев, эта книга – Псалтирь. Запятнаны её страницы, обтёрты ее углы. Но не одна грязь мозолистых рук оставила эти пятна. Тут есть капли воска, капли слёз, медленно падающих на эти страницы во время долгих ночных чтений по дорогим покойникам. Не рассеянною небрежностью истрёпаны эти углы, но благоговейным переворачиванием этих страниц, быть может, многими поколениями. И при всяком чтении для чтеца, по мере его умственного и нравственного роста, ярким пламенем вспыхивал внутренний смысл того или другого речения, до сих пор для него непонятного, и с каждым чтением дороже становилась ему старая книга, лежащая под образами»…

В церкви. Николай Богданов-Бельский

Псалтирь раскрывает пред ребёнком небесную высоту, окрыляет, освежает и освещает его душу. И вместе с тем открывает для него доступ и возможность «постоянно участвовать в совершении величайшего из художественных действий, завещанных нам творчеством веков – в исполнении наших церковных служб». И это новая великая не только художественная, но и нравственная школа. «Учение в школе ещё не началось, – записывает Рачинский в один субботний вечер. – Завтра соберутся ученики, чтобы петь обедню. Но ученица из самой дальней деревни нашего прихода (18 вёрст) уже тут. Она поёт на правом клиросе: это радость и гордость её жизни. Из тёмной глубины притвора, из-за густого напева мужчин, она вознесена на высоту того таинственного алтаря, в который он не может вступить. О ней молятся в сугубой ектении. Те святые и страшные слова, от которых содрогаются сердца и гнутся колени – она оглашает ими церковь, и мало-помалу, в строгом строе созвучий, в благоговейном внимании, напрягающем весь хор, перед нею раскрывается глубокий смысл этих слов, неизъяснимый никакими школьными толкованиями».

Конечно, сельская школа за краткий срок рядового обучения не может до конца раскрыть все глубины богослужебного богатства. Нельзя поспеть научить действительно хорошему церковному чтению, чтению с разумением. Но можно заложить для этого твёрдые и незыблемые основы. И в этом залог «элементарной, но прочной грамотности».

Рачинский верно отмечал, что только церковнославянский язык даёт в условиях сельского быта живую возможность плодотворного и «постоянного упражнения в грамотности». Ибо он открывает доступ к нужным, доступным и безусловно полезным книгам. «Неисчерпаемое богатство нашего богослужебного круга, – этого сокровища поэзии, нравственного и догматического поучения, наряду со Священным Писанием и житиями святых, дают постоянную пищу уму, воображению, нравственной жажде нашего грамотного крестьянина, поддерживают в нем способность к тому серьёзному чтению, которое одно полезно и желательно».

«Кто овладел хотя бы только службами Страстной Седмицы, тот овладел целым миром высокой поэзии и глубокого богословского мышления»…

П.И. Чайковский. Квартет № 1 для двух скрипок, альта и виолончели.  Авторская рукопись с дарственной надписью С.А. Рачинскому

«Можно ли сомневаться в том, что ему будет доступно по содержанию и по форме всё, что представляет прочного и истинно ценного наша светская литература?» И то же нужно сказать о церковном пении древнего стиля. «Тому, кто окунулся в этот мир строгого величия, глубокого озарения всех движений человеческого духа, тому доступны все выси музыкального искусства, тому понятны и Бах, и Палестрини, и самые светлые вдохновения Моцарта, и самые мистические дерзновения Бетховена и Глинки»… Не часто это осуществляется, но всегда возможно, для каждого в меру врождённой восприимчивости и одарённости. Так школа славянского чтения и церковного пения становится школою умственного, и нравственного, и этического воспитания, школою духовной культуры. В такой школе ребёнок раскрывается в действительности в человека по образу и подобию Божию. 

Образовательный объём начальной сельской школы при четырёхлетнем её курсе Рачинский определял довольно скупо. Он ограничивал его русской грамотой и арифметикой целых чисел. Он не допускал возможности прочного усвоения слишком большого запаса сведений и потому переносил центр тяжести на образование и приобретение практических навыков и умений. На такие навыки, а не на сообщение некой «энциклопедии реальных знаний» должно, по его мысли, быть направлено внимание преподавателя.

На уроках русского языка за четыре зимы можно или следует научить и приучить школьников: 1) говорить без ошибочных местных оборотов и речений; 2) читать с полным пониманием доступную по содержанию прозу и стихотворения «Пушкинского периода» и 3) писать без ошибок против грамоты и правописания обиходные письма и бумаги, нужные в крестьянском быту. В сущности, этот объём не так уж мал. Рачинский даёт примерный перечень произведений для чтения.

К творениям Пушкина и Гоголя он присоединяет из русских «Семейную хронику», «Князя Серебряного», исторические романы Лажечникова, Загоскина, условно, рассказы Печерского; из всемирной литературы Гомера, исторические драмы Шекспира, «Потерянный Рай».

Весь Гоголевский период он исключает и исключает по дельным основаниям. Ибо «он не более как яркое отражение переходного состояния русского, от части европейского общества, отражение таких внутренних процессов его сознания, которое не имеет ни общественного, ни всенародного значения». Он, думалось Рачинскому, вообще скоро устареет и «переживёт нас только «Война и Мир». Толстой, находил он, «ещё должен написать книгу, которая проникнет в самую глубь народа и останется, и эту книгу он напишет».

Вводить сельских ребят в чужой и чуждый мир Рачинский считал ненужным и даже опасным. Но здравое чутье детей само производит выбор, и что же делать, «если им легче проникнуть с Гомером на греческий Олимп, чем с Гоголем в быт петербургских чиновников»…

С особенной силой Рачинский выдвигает Пушкина, начиная со сказок до прозы и Годунова. «Его творчество – это всемогущий талисман, сразу раздвигающий вокруг каждого грамотного тесные пределы времени и пространства, в котором до тех пор вращалась его мысль…»

<…> Воспитание не есть только воздействие старших на младших. Воспитанием является всякое заражающее взаимодействие лиц или слов, влияющих односторонне или обоюдно друг на друга. В этом смысле вся культурная жизнь есть некое соборное воспитание. И в нем воспитание младших есть только живой элемент. Напряженность культурной жизни, творческой и собирающей, есть непременное условие жизненности школы. Еще резче это сказывается в деле школы церковной, церковной на деле, а не по имени. Путь к религиозному воспитанию русского народа, русская церковная школа осуществится только на святой Руси, пусть в пределах единственного прихода. Сеемое немощной человеческой рукою выращивает Всемогущий Бог.

Декабрь 1927 года.

Материал подготовлен Ириной Ушаковой