Декан Высшей школы телевидения МГУ им. М.В. Ломоносова Виталий Третьяков: «В искусстве могут быть гении, в журналистике – нет»

О современной журналистике и документальном кино, фронтовых репортерах и способах ведения информационной войны мы беседуем с известным российским журналистом и политологом, деканом Высшей школы (факультета) телевидения МГУ им. М.В. Ломоносова Виталием Третьяковым.

Виталий Третьяков возглавил Жюри конкурса документального кино XX кинофестиваля «Лучезарный Ангел», который пройдет 1-7 ноября в кинотеатре «Октябрь» (Новый Арбат, 24) в Москве.

Источник: официальный сайт кинофестиваля «Лучезарный Ангел»

Анастасия Симонова

Документальное кино как разновидность журналистики

– Виталий Товиевич, как вы считаете – насколько связаны сегодня журналистика и документальное кино?

– Я благодарен организаторам кинофестиваля за приглашение возглавить жюри документального кино «Лучезарного Ангела», но скажу, что это не совсем новая для меня роль. Потому что уже несколько лет являюсь председателем жюри фестиваля документального телевизионного кино стран СНГ Евразия.DOC, а также председателем одного из жюри фестиваля документальных фильмов и телепрограмм «Победили вместе», который с 2004 года проходил в Севастополе, а сейчас – в связи с очевидными обстоятельствами – в разных городах. Работая на «Лучезарном Ангеле», я постараюсь использовать свой накопившийся в этой сфере опыт.

Отвечая на ваш вопрос: думаю, что кино-, а сейчас и теледокументалистика, в которую можно включить сетевую документалистику (то, что не идет широким экраном, не транслируется большими эфирными телеканалами в разных странах, но присутствует в Сети, при этом иногда имеет аудиторию даже большую, чем классические фильмы) – все это фактически превратилось в один из видов журналистики. Причем того, что сегодня так или иначе можно назвать документальным фильмом, сейчас производится по объёму столько, что фактически это стало тем, чем раньше были газеты для людей моего поколения, газеты, которые пролистывались, прочитывались ежедневно. В этом кроется, на мой взгляд, секрет роста влияния документального кино в современном его виде.

Произошло не только сближение этих двух отчасти пересекающихся потоков – сегодня один стал частью другого. Документальное кино является частью современной аудио-, видео- и текстовой журналистики в широком понимании этого слова.

Телевизионщики снимают свои работы, присылают их на кинофестивали, конкурсы, называя это документальным кино, а в реальности речь часто идет о растянутом специальном репортаже на 15-20 минут (в отличие от короткого репортажа для выпуска новостей).

Конечно, до сих пор есть люди – режиссеры-документалисты, которые снимают безотносительно телевидения, но мне даже трудно понять, сколько таких работ в общем объеме того, что зритель так или иначе воспринимает как документальное кино.

Массовое производство, где шедевров не бывает

– В обычной жизни, не на конкурсах, вы смотрите документальное кино?

– Естественно, я смотрю и документальное, и художественное кино, но не специально иду для этого в кинотеатр (если только друзья не приглашают на какую-то премьеру) – всё происходит через экран компьютера, через Сеть, потому что там транслируется и то, что эфирное телевидение показывает, есть и новости, которые сбрасываются в информационную ленту, работают сайты газет. Поэтому я более или менее нахожусь внутри этого потока видеопродукции, часть которой можно отнести к документальному кино.

– Что для вас важно в документальном кино? Чему учите студентов, на что обращаете их внимание?

– Истории, технике документального кино, естественно, учу не я, это делают люди, которые владеют соответствующими профессиями, либо специалисты, изучающие эти предметы, например, кинокритики. В частности, Андрей Шемякин, режиссер документального кино, кинокритик, который имеет непосредственное отношение к кинофестивалю «Лучезарный Ангел», является экспертом отборочной комиссии. Одновременно он преподает у нас на факультете.

Сам я по образованию журналист печатных СМИ. С телевидением столкнулся, сомкнулся, не стремясь к этому специально, в годы перестройки, когда меня начали приглашать в качестве эксперта в разные телепрограммы. Естественно, я знаю многих людей из телевизионной и киносферы и всю свою профессиональную жизнь обитаю внутри этого журналистского сообщества, куда примыкают частично и кинодокументалисты.

В связи с этим могу ответственно заявить, что любая журналистика – это массовое производство. Вот то, что я объясняю всем студентам. При массовом производстве шедевров не бывает по определению. Случаются более или менее интересные, оригинальные, острые тексты, но так, чтобы среди этого были разбросаны шедевры, такого в журналистике нет.

Предполагаю, что примерно то же самое происходит и в документальном кино.

Любимые фильмы

– Виталий Товиевич, но у вас ведь есть любимые документальные фильмы и режиссеры?

– Кинодокументалистика – весьма политизированная вещь, так или иначе часто смыкающаяся с политикой. Последние события многих развели и в обычной жизни, и в профессиональной. Поэтому не все имена, кого я знаю, хочется называть. Хотя со многими выдающимися режиссерами я действительно был лично знаком. Сотрудничал, например, с очень известным советским документалистом Игорем Беляевым. В период перестройки мы вместе работали в «Московских новостях» у Егора Яковлева, делали тогда еще на кассетах видеовариант газеты.

Марина Голдовская – одна из классиков отечественной документалистики. Она вела у нас на журфаке МГУ в телевизионной группе курс документального кино. А позже я познакомился с ней лично и пригласил её выступить с мастер-классом у меня в ВШТ.

Для меня некоторые вещи действительно являются образцами. Сегодня они, возможно, устарели с технической точки зрения, но когда-то они произвели и до сих пор производят на меня впечатление как на обычного зрителя.

Если отбросить совсем классику, на которой учат в том числе монтажу документального кино (скажем, работы Дзиги Вертова), я вставил в список обязательных для наших студентов два фильма, которые помню с юности.

Первый – «Что такое теория относительности» (реж. Семен Райтбурт, 1964). Это научно-популярный полуигровой фильм, где в самом деле объясняют, что такое теория относительности. События разворачиваются в купе поезда, и неясно, это твой поезд едет или мимо тебя движется состав. В фильме снялись выдающиеся советские киноартисты Алла Демидова, Алексей Грибов, Георгий Вицин.

Кадр из фильма «Что такое теория относительности» (реж. Семен Райтбург, 1964) 

Последние играли роли попутчиков, и Алла Демидова объясняла этим профанам, что такое теория относительности.

Этот фильм 1964 года даже на фоне того современного, что снимают сегодня о космосе с использованием возможностей современной компьютерной графики, все равно не теряется – благодаря своей изящности и научной точности.

На мой взгляд, это то, чем в идеале должна быть документалистика – максимальное приближение к правде или проверенным знаниям.

Фильм можно пересматривать снова и снова – и получать эстетическое удовольствие. При этом он дает знания, имеет безусловную просветительскую направленность. Хотя мы должны признать, что последние десятилетия в сфере научно-популярного, причем массового кино лучшие продукты создает ВВС, здесь они поднялись на невероятную высоту (хотя как к политической структуре к ВВС нужно относиться скорее негативно, чем позитивно).

Второй фильм, который я советую студентам – «Перед судом истории» (реж. Фридрих Эрмлер, 1964). Главный герой – Василий Шульгин – один из тех, кто уговорил, можно даже сказать, принудил императора Николая II к отречению от престола, представляя Государственную Думу. Он был одним из организаторов Белой армии, жил в эмиграции, потом вернулся в Советский Союз, закончил свои дни здесь. И он рассказывает в диалоге с советским историком о том, как все происходило в 1917 году. Этот фильм убрали с экранов и долго не показывали, а Марина Голдовская, наоборот, демонстрировала его своим студентам. И мы, студенты, не просто узнавали что-то новое – поражало само присутствие на экране Василия Шульгина, который вроде бы жил давно-давно, до революции, но вот сейчас живьем – ходит, отвечает на вопросы.

Кадр со съемок фильма «Перед судом истории» (реж. Фридрих Эрмлер, 1964)

Правда, пару месяцев назад я начал пересматривать его, и мне стало скучно: слишком размеренный разговор, информационной новизны для меня нынешнего никакой нет. То есть по современным понятиям этот фильм не является образцовым, как минимум вследствие медленного ритма подачи материала. Сейчас техника намного более совершенна. Можно все что угодно сделать с кадром, не нужно никуда залезать, рисковать и проделывать головокружительные трюки.

Владение техникой еще не означает открытия каких-то новых художественных приемов. В общем потоке я сейчас не вижу новаций в смысле подачи материала.

А второе – это открытия нового в содержании, новых фактов, того, о чем ты не догадывался, не знал или что-то от тебя скрывали. Но опять же – для меня сейчас трудно найти что-то принципиально новое.

Все события повторяются, есть, конечно, элементы новизны, они связаны с масштабом событий или же с появлением новых участников. Но по сути того, что можно назвать новым, крайне мало.

Да, кто-то острее и концентрированнее раскрывает проблему, о которой я знаю. В качестве примера приведу фильм моего недавно ушедшего друга, итальянского журналиста Джульетто Кьеза о событиях 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке.

Обложка фильма Джульетто Кьеза о событиях 11 сентября 2001 года

Я знал о разных версиях этого теракта, не совсем понятно, кем спланированного и даже кем осуществленного. Но когда Джульетто снял этот фильм, и я его увидел, то он собрал мои мысли, разрозненные факты и сомнения в единое целое.

Да, такое бывает, случайно не случайно набредешь на такой фильм. Но повторяю, в целом это довольно монотонный для меня поток.

Современное документальное кино влияет на сознание общества, как я сказал, именно этим общим потоком как часть массовой коммуникации, но не отдельно взятыми фильмами.

Впрочем, это относится и к художественному кино.

Безусловно, выдающиеся картины – это американские, голливудские фильмы 1950–70-х годов (несмотря на мое нынешнее отрицательное отношение к Америке как к гегемону и врагу). Они отличаются выдающимися профессиональными характеристиками, замечательной игрой актеров. Равно как и советские фильмы того же периода. Сейчас так не умеют играть, не могут так снимать, не производят шедевров.

Художественного кино полно, кинофестивалей много, призы вручают, но шедевров нет. А тогда, безусловно, это было искусство.

В какой-то степени кинодокументалистику с момента возникновения, по крайней мере с конца 1920-х по 1970-е годы, также ещё можно было рассматривать как искусство. Но не сейчас.

Потому что журналистика – это не искусство. И эта профессия не для гениев. В искусстве (в кино, пока оно было искусством) гении могут быть, а в журналистике – нет. Я и студентам говорю, что если кто-то себя чувствует гением, уходите из журналистики, печатайте романы, художественные фильмы снимайте. В журналистике гениев не бывает! Более того, они мешают, если вдруг появляются.

А вот в кино – художественном и документальном – когда исчезают гении, уходит искусство. И тогда документальное кино переходит в особый вид журналистики. Вот так я к этому отношусь. Может быть, слишком сурово, но я убеждён в своей правоте.

«Оскар», полученный Сталиным

– Вы говорите, что отдельные документальные фильмы на общество не влияют. Но известно, что первый советский фильм, получивший «Оскар», – это картина наших фронтовых корреспондентов «Разгром немецких войск под Москвой» (1943). Ее редактировал лично Сталин. Выход фильма ускорил открытие второго фронта в 1944 году.

– Это, во-первых, доказывает то, что я говорю. Документальное кино – часть политической журналистики. Относительно этого фильма – он, конечно, не для широкой публики. Люди помнят другие наши картины, получившие «Оскар»: «Войну и мир» (реж. Сергей Бондарчук, 1967), «Москва слезам не верит» (реж. Владимир Меньшов, 1979), а этот фильм 1943 года знают скорее специалисты и, я надеюсь, мои студенты.

Дело в том, что Сталин вообще был знатоком многих вещей, у него был хороший вкус, он действительно мог указывать справедливо многим профессионалам на их ошибки, в том числе и художественные.

Но, естественно, «Оскар» этот фильм получил, прежде всего, по политическим соображениям. США участвовали во Второй мировой войне, и вопрос открытия второго фронта был одним из главных в тогдашней внешней и внутренней политике США. Потому что население склонялось к одному, а те, кто принимал решения, колебались, потому что помочь Советскому Союзу разгромить гитлеровскую Германию вроде бы и нужно, но, с другой стороны, победителем будет Советский Союз с его коммунистической идеологией.

Так что это была политическая проблема, и тогдашние фестивали и СМИ дали этому фильму соответствующую раскрутку, поддержали, оттого был такой эффект вроде бы воздействия на принятие политического решения. Понятное дело, что и без фильма решение все равно было бы принято – такое же. Это диктовал ход событий на поле боя, успехи Советского Союза, Красной Армии. Другое дело, что этот фильм усилил позиции тех, кто за это решение выступал, и вызвал еще больше симпатии к Красной Армии у массовой аудитории.

Необычным и новым были съемки на поле боя, непосредственное участие кинооператоров в боевых действиях, плюс русская экзотика – зимние кадры боевых действий. Для американцев – это нечто новое, необычное.

Поэтому не будем отрекаться от этого «Оскара». Но и преувеличивать значение этой награды, рассматривая ее вне политического контекста, не стоит.

Возможна ли объективность на войне?

– Виталий Товиевич, сегодня военные репортеры, документалисты едут в зону боевых действий, рискуя своей жизнью. Как вы считаете – достаточно ли их поддерживает государство? Насколько успешна сегодня наша информационная политика в целом?

– Я считаю, что наша информационная политика, которая неизбежно сопровождает любые военные действия в любые века, начиная с наполеоновских войн, сегодня недостаточно эффективна.

Но тут есть две проблемы.

Когда я возглавлял «Независимую газету» (это было во время первой чеченской кампании, потом была вторая, конфликт в Приднестровье, разгром Югославии), естественно, у меня были военные корреспонденты, которые работали в горячих точках. И это были единственные журналисты, которым я не рассказывал, что и как делать, даже если они не имели достаточно опыта, были молоды.

Я могу за любого написать материал, на любую тему, даже на музыкальную, и это будет не сильно хуже, чем у специалиста, таков мой опыт. Но военным корреспондентам я не давал никаких рекомендаций кроме одной, хоть сейчас она и звучит повсюду и превратилась в банальность: «Берегите себя, минимально рискуйте, чтобы живыми и здоровыми вернуться домой, в редакцию, к своим семьям».

Это особая профессия, особый характер людей, особая натура. Большинство военных корреспондентов рвутся туда, их не нужно посылать, заставлять, им нравится быть в этой очень специфичной обстановке. И на фронте обостряются чувства патриотические, которые здесь, в Москве, тоже присутствуют, но в несколько абстрактом виде.

Военные репортеры – особая профессия и характер людей, которые обычно сами стремятся на фронт

В последние два года я приглашал к нашим студентам Марину Ким, Надану Фридрихсон, которые сняли очень интересные фильмы о войне. И они рассказывали о своей жизни на фронте больше, чем показано в кино. Потому что далеко не все можно показать.

При этом, когда я вижу эти многочисленные военные репортажи, потоком идущие в ток-шоу, новостных выпусках, информационно-аналитических программах, то замечаю определенные недостатки, скажем, повторы картинки – дают одно и то же. Вот солдат стоит, вот стреляет, вот батарея, орудия, закамуфлированные или нет. Одно и то же много раз.

Но в журналистике нельзя каждый день рассказывать об одном и том же, тем более в одной и той же форме. Просто не будут твою газету покупать, если ты все время пишешь одинаково! В этом и проблема журналистики: события повторяются, а писать, снимать нужно так, чтобы отличалась сегодняшняя газета от вчерашней, ну и еще от конкурентов.

В Сети сегодня тоже часто замечают: одна и та же картинка, вот мы штурмуем, или они штурмуют, или отбиваем какой-то посёлок. Показывают какие-то гаубицы, которые стреляют, но почему-то мы никак не начинаем наступление. Это они всё какое-то наступление продолжают.

Зрители на эту монотонность текущей военной кинодокументалистики, теледокументалистики реагируют эмоционально. А я профессионально понимаю, в чём здесь проблема.

Люди жаждут победы. В бой поднялись, идут, бегут со знаменем, ворвались, врагов всех уничтожили и пошли дальше. Вот чего ожидают люди от своих воинов – те, кто сидят в тылу и желают им, своей стране победы.

И опять же – от этого зависит поддержание высокого градуса отношения русской, российской аудитории к определенным событиям, поддержки наших военных и так далее.

Но это не очень-то и покажешь.

– И где же выход?

– Как известно, многие и документальные фильмы времён Великой Отечественной войны, и знаменитые классические фотографии того времени были постановочными. То есть да – репортёр, фотокор во время боя что-то такое увидел, но не успел снять (да тогда и техника ещё была такая, что этого невозможно было сделать). Поэтому после боя спокойно поднимают на бруствер человека, предположим, с пистолетом в руке – получается вроде бы документальный кадр. А в реальности – постановочный. 

Июнь 1944 года: бои за Березовые острова в северо-восточной части Финского залива Балтийского моря. Лейтенант А.Н. Соколовский Обычно военные корреспонденты максимально имитируют вхождение в боевую жизнь. Но, понятное дело, что в реальных боевых действиях они, как правило, не участвуют. А если бы участвовали, то там снять практически ничего невозможно, если ты станешь снимать, ты будешь мешать своим бойцам просто.

– А как вы считаете, можно ли вообще объективно освещать то, что происходит на фронте?

– Никакая журналистика объективной быть не может. И тем более она не может быть объективной при военном столкновении.

Либо ты со своей армией, со своим народом, со своей страной, либо нет – но тогда ты работаешь на врага. Повторяю, никакой объективности здесь быть не может.

Но я даже не это имею в виду. А то, что объективность, самые примитивные требования к репортёрам в обычной обстановке – максимально точно показать, где что происходило, кто участвовал, кто свидетели – на войне недопустимы. Ты будешь раскрывать секреты твоей армии, твоих воинов, если ты всё точно о них расскажешь – где они, кто они, что они делают и так далее.

Виталий Третьяков: «Либо ты со своей армией, со своим народом, со своей страной, либо нет – но тогда ты работаешь на врага»

Это проблемы военной журналистики, военной документалистики. Поэтому многие вещи просто не снимаются.

А потом, когда делают большие документальные фильмы на основе того, что было снято, что-то всё равно цензурируется, самоцензурируется. Потому что война – это кровь, одни люди убивают других, и не людям, сидящим в кабинетах, на диванах, быть тут судьями.

Ложь – во спасение?

И еще одна проблема. Информационная война в период боевых действий неизбежно включает ложь с той стороны. Они хотят тебя победить, деморализовать твоё население, твою армию, вызвать сомнения в способностях наших командиров и так далее. То, что Украина активно этим пользуется, сомнений нет.

При этом у многих, кто руководит журналистскими, телевизионными коллективами, основной тезис такой – ложь можно победить только правдой. Правда побеждает ложь. То есть считается, что документальное кино – это максимальная правда.

Но фильм о войне, снятый с той стороны украинцами, и такой же фильм – с нашей стороны – это, как минимум, две разных интерпретации одного и того же.

Как минимум, две разные правды. Но часто – просто дезинформация.

Даже в более спокойные времена в политике дезинформация всегда использовалась. Тем более в кризисные, в военные времена.

Я считаю, что ложь нельзя победить только правдой, особенно массовую ложь, а информационная война – это массовая, массированная ложь. Правда далеко не всегда побеждает, это мы прекрасно знаем даже из обыденной жизни. Оболгать человека легко, а вот отмыться от этой лжи правдой очень непросто. Особенно если люди специально этим занимаются, делают это много-много раз, каждодневно.

Ложь чаще всего сильнее правды по воздействию, по крайней мере, кратковременному.

И я считаю, что мы тоже должны использовать ложь в борьбе против лжи. А следовательно, и скрывать некоторую правду. Когда с той стороны против тебя, бесспорно, используют ложь как оружие массового уничтожения твоего морального духа, морального духа населения, занять позу, что мы тут только правдой победим, неправильно.

– Получается, в ответ тоже нужно массово лгать?

– Сейчас я на этот вопрос не буду отвечать. Это требует долгого разговора, я просто закончу мысль – удовлетворяет ли меня информационная политика? Нет, не удовлетворяет. И не только меня. Многим не кажется убедительной деятельность российских средств массовой информации, массовой коммуникации в рамках этого конфликта. Кажется слабой даже.

Я уж не говорю, что идет дезинформация через художественное кино, которую дают на Запад украинцы, плюс то, что производят сами западники. Таким образом, эффект многократно увеличивается.

Отсюда и родился этот уже банальный анекдот, в разных интерпретациях. Два русских солдата сидят на развалинах Капитолия в Вашингтоне, уставшие, победившие, и один другому говорит: «Но информационную-то войну мы проиграли». У многих такое ощущение, что информационную войну мы проигрываем.

А это имеет прямое отношение и к кинодокументалистике.

О вере и недоверии

– Сегодня информационная война ведётся в первую очередь в Интернете, где многое отдано на откуп глобальным (да и нашим) информационным платформам. И урегулировать проблему на уровне национального законодательства уже практически невозможно. Как тут быть? Как защитить себя, российское общество?

– Это долгий разговор, непосредственного отношения к кинодокументалистике не имеющий. Могу сказать лишь то, что человек, который во что-то верит – максимально защищён ото лжи по поводу этой веры. Следовательно, победить можно, только максимально убедив, что ты, твоя страна правы – причем не в данный момент, этому должна предшествовать большая предварительная работа: образование, воспитание, информационная политика.

А если много рассказывать, какой была плохая царская Россия, какой был плохой Советский Союз и так далее, в какой-то момент этого всего не станет.

Мы видим, как многие наши даже историки негодуют по поводу советского периода. Проклинают всё, включая жизнь, и даже своих собственных отцов и матерей, как будто они у них были мерзавцы.

Так что капитальный ответ такой – победа на информационной войне куётся не в момент того, когда эта война совершается.

«Победа на информационной войне куётся семьей, школой, институтом традиционных религий» 

Технические некоторые вещи можно изменить, что-то дозировать, что-то чаще показывать. Цензура тоже нужна, на пустом месте она никогда не возникала. Другое дело, что иногда она перехлёстывала через край в нашей стране, в определённые исторические периоды. Но ограничение, табуирование, защита сакральных ценностей должны быть – от насмешек, издёвок – это нормально. Нельзя, например, насмехаться над своими родителями. Не потому, что они не заслуживают насмешек, а просто потому, что ты их сын. Даже если они плохие, неприлично, непристойно говорить о них плохо. Хотя их недостатки ты, может быть, знаешь лучше, чем другие. То же самое по отношению к Родине, к стране, к нации, к народу.

Но дело в том, что сегодня количество субъектов информационной деятельности многократно возросло. Все сидят в этих сетях, имеют блоги, аккаунты. Ввести цензуру в таких масштабах, даже в отдельно взятой стране, можно только техническими средствами. То есть отрубив какие-то сети полностью. На их месте возникнут другие. Поэтому нужны более тонкие методы работы, а главное – то, что я сказал. Человек, верящий в свою правоту, защищен: у него тоже могут возникать сомнения в действиях страны и правительства, но даже эти сомнения, а тем более вражеская пропаганда будут разбиваться об эту веру. Она схожа с религиозной и создается не в момент начала боевых действий, а формируется образованием, школой, институтом традиционных религий.

– В 90-е годы, будучи главным редактором «Независимой газеты», вы выпускали вкладку в газету, посвященную религии. Как связаны религия и политика, о которой писала «Независимая»?

– Многие сегодня упрекают Церковь в том, что она занималась политикой. Безусловно. Но тогда можно сказать, что это самая древняя политическая партия. Никакая современная партия в подмётки ей не годится – Церковь выжила, несмотря на все сложности, репрессии. Видимо, в ней, в её идеологии, в деятельности есть что-то такое, что позволяет ей выживать тысячелетия. То, что не нужно обществу, рано или поздно отмирает. Два самых долгосуществующих института в России – само Русское государство и Русская Православная Церковь. Причем у Русской Православной Церкви – гигантская историческая роль, в частности, в становлении Русского государства. Просто это не все понимают. Издёвки, насмешки над Церковью, над религией позволяют себе необразованные люди или провокаторы, с ними спорить бесполезно.

Доброе кино снимать сложнее

– Виталий Товиевич, кинофестиваль «Лучезарный Ангел» называется фестивалем Доброго кино. А что такое доброе кино, на ваш взгляд?

– Да, это интересный вопрос. Все кинофестивали, как я вам уже сказал, так или иначе имеют какую-то политическую подоплёку. С другой стороны, всегда существует стремление творческих людей показать что-то острое, какой-то конфликт. И тут для журналистов, кинематографистов кроется ловушка, которую я называю парадоксом Льва Толстого. Всем известна фраза, которой открывается «Анна Каренина»: «Все счастливые семьи счастливы одинаково, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Это неправда, потому что все несчастные семьи несчастливы тоже одинаково. Все внутрисемейные конфликты давно и многократно описаны. К чему это я?

Виталий Третьяков: «Драматургия – это уже конфликт. А доброта – это отсутствие конфликта. Поэтому доброе кино снимать сложнее» 

К тому, что журналистику не интересует доброе, счастливое, спокойное…

Все стремятся к спокойной жизни, но о счастливых семьях никто не пишет и не снимает кино. Или если раз в месяц на ток-шоу тебе покажут что-нибудь счастливое, остальные 30 дней будут демонстрировать интриги, убийства, изнасилования и так далее.

Документальные фильмы о счастливых семьях бывают, я их видел на кинофестивалях, но они, как правило, очень банальные, какие-то сусальные, неубедительные.

Да, интересный фильм о счастливой семье, о добром человеке снять гораздо сложнее, чем о злом – о насильнике, об убийце, о вечно конфликтующих семьях.

Это тяжелая ноша – показывать доброту, чтобы она выглядела естественной, не специально сыгранной, а интересной, привлекающей зрителя, чтобы он не убегал из зала. В принципе, эта проблема, повторяю, экзистенциальная или онтологическая.

Драматургия – это уже конфликт. А доброта – это отсутствие конфликта.

Поэтому мне особенно интересно будет посмотреть отобранные экспертной комиссией «Лучезарного Ангела» фильмы, которые вы называете добрыми.

И если кому-то это удалось в данном конкурсе и удалось так, чтобы можно было выйти за пределы этой банальности, сусальности – для меня как зрителя это будет особенно интересно.