«Фантастическую энергетику молящихся в кадре не скрыть»

Накануне XX международного кинофестиваля «Лучезарный Ангел», который состоится 1–7 ноября в Москве, публикуем серию интервью с его лауреатами и экспертами. Сегодня начинаем разговор с режиссером-документалистом, руководителем студии «Остров» Сергеем Мирошниченко.    

Кино как средство от уныния

– Сергей Валентинович, постоянно в последнее время приходится слышать о некотором упадке, в котором пребывает наше искусство, в том числе кинематограф. По крайне мере, о том, что чего-то явно в нем не хватает. Чего?

– Я считаю, что нашему кино не хватает сильных личностей, способных к гражданскому поступку. Художественным фильмам нужен герой, изменяющий мир к лучшему. Это, конечно, несколько голливудский сюжет, но он нам сегодня необходим как средство от уныния. Этот тяжкий грех довлеет сейчас над всем нашим обществом. Отсюда равнодушие друг к другу, наплевательское отношение к природе, к стране. И этот повсеместный цинизм, когда уже кажется, что не осталось у людей ничего истинного и святого: ни веры, ни совести, ни нравственных представлений. Мы живем в постгуманистическом обществе.

– Как это сказывается на кинематографе?

Один из героев фильма С. Мирошниченко «Рожденные в СССР» Дима. Успел пожить в Германии, разочаровался, вернулся на Родину

– У художника всегда было две задачи: гуманистическая и религиозная. Наш кинематограф не обрел еще духовной высоты, но уже утратил свойственное лучшим советским фильмам гуманистическое направление – нам вдруг стало не жалко народ. Никто уже не чувствует ответственности за молодежь: пусть колется, спивается... Из СССР в свое время эмигрировало более 17,5 млн молодых специалистов. А сколько после перестройки уехало из России? Об этом не сняли ни одного фильма. Где наше кино по остросоциальной проблематике?

– Говорят, более свободного времени, что выпало нам в последние десятилетия, история нашей страны еще не знала. Эта свобода как-то ощущается?

– Не думаю, что эти десятилетия в чем-то оказались решающими. Я еще в студенческие годы снял фильм об острове Залит (фильм «Остров». – Ред.). Тогда состоялось мое знакомство с отцом Николаем Гурьяновым. Мы с ним много говорили об Андрее Тарковском. От него я узнал о фильме «Сталкер» за шесть месяцев до премьеры во ВГИКе.

У нас до сих пор очень мало картин о внутреннем духовном росте человека.

Сейчас еще появился соблазн заменить духовность внешней атрибутикой: количество крестов и куполов в кадре не прямо пропорционально силе и глубине веры. А в советском кинематографе на самом деле было много работ, имеющих скрытую религиозную основу: «Война и мир» Сергея Бондарчука, «Летят журавли» Михаила Калатозова, «Восхождение» Ларисы Шепитько. 

Кадр из фильма «Восхождение» Ларисы Шепитько Проблема современного российского кинематографа в том, что в наше время еще не сняты фильмы, подобные им по напряженности духовного поиска.

Против рабства

– Киновед Андрей Шемякин писал про важный для вашего творчества мотив проникновения советской истории – как порчи – в настоящее.

– Не все, что заключено в опыте советского прошлого, надо отвергать. Я против лишь того, что приводит к рабству, но при демократии его не меньше, чем при социализме. Советские люди, иногда не зная христианских истин, жили точно в соответствии с ними. Забывая себя, они защищали нас от фашизма, заботились о воспитании будущих поколений. У меня отец был фронтовик. Он ослеп за девять дней до конца войны. И я был у него поводырем. Я все детство чувствовал Вторую мировую войну на своем плече. Сам я не воевал, но достоверное ощущение войны мне знакомо. Я отслеживал все выбоины и рытвины на дорогах, но забывал про ветки, и они иногда били его по лицу... Он был социалистом по убеждениям. Он говорил мне: «Сергей, вы построите индусский капитализм. Но у нас будет очень холодно спать на улице». Я раньше с ним спорил, но теперь все чаще вспоминаю его слова.

Чем больше в обществе людей, сведенных к положению рабов, тем вероятнее угроза зарождения нацизма и фашизма.

– Как вы оцениваете будущее нашей страны? Перспективы нашего кинематографа?

– Многое, если не все, зависит от тех, кто находится у власти, – интеллектуалов, которые отвечают за идеологию государства. Если они поймут, чем чревато разрушение нравственных устоев общества и психики каждого отдельного его представителя, и изменят вектор развития страны от дальнейшей деградации к духовному оздоровлению, у России хорошее будущее. У нас очень талантливый народ.

Когда мы снимали документальный сериал «Земное и Небесное», я встречался с почившим Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Алексием II. Я ему пожаловался на нехватку богословов. Он спросил, кого мы снимаем. Я назвал парочку персонажей. «Хорошо», – ответил Святейший. «А кого еще?» – продолжал я. Тогда он посмотрел на меня и сказал: «А у вас много Бондарчуков? А Тарковских?»

Дай Бог нам сейчас вырастить кинематографистов-титанов, сильных и в духовном плане, и в профессиональном отношении. 

Режиссер Сергей Мирошниченко возлагает большие надежды на нынешнюю молодежь, о чем читайте в следующих интервью с ним на нашем сайте

Важно, еще раз повторю, чтобы чиновники вовремя заметили подающих надежды молодых талантливых людей и дали им «прорасти». Меня в свое время, кстати, за мои религиозные убеждения отправили из ВГИКа без диплома, можно сказать, «сослали» в Свердловск (ныне Екатеринбург). Но мне не запретили работать. Более того, кто-то позаботился о том, чтобы мне дали квартиру, я чувствовал чье-то попечение.

Фиксация веры в народе

– В чем, на ваш взгляд, главная проблема современного кинематографа с духовной составляющей?

– Найти своего зрителя. Например, в Англии в прайм-тайм крутят фильмы на религиозную тематику с последующим обсуждением. В нашей пестрой по этническому составу стране просто необходимо на одном из центральных каналов запустить просветительский межконфессиональный проект. Мы живем в одном обществе и не знаем друг друга: христиане не знают мусульман, и наоборот, так же, как мы не знаем иудеев и т.д. Необходимо под этот проект подвести серьезную богословскую базу. Обязательно здесь должен присутствовать светский элемент, чтобы заведомо не отсекать зрителей, не причисляющих себя к какой-либо конфессии. Тогда в нашей стране будет формироваться определенная зрительская аудитория по данной тематике.

Крест в городе Рустави, установленный уже после выхода Грузии из СССР в 1991 г. В этом городе живет одна из героинь фильма «Рожденные в СССР» Алена. По ее мнению, самих людей сложнее поменять, чем символы вокруг них 

– Но у нас есть религиозные телеканалы...

– ...которые мне как человеку верующему, к сожалению, смотреть не хочется. Кино- и телеформат отличаются от проповеди, произносимой с амвона. Когда после литургии ты видишь глаза священника, порою даже не важно, что он говорит. Главное – ощутить веру. В храме очень простые вещи кажутся значительными, но если, не продумав форму подачи, вынести их на экран, то может получиться примитивно.

– Насколько вообще такая тонкая сфера, как духовный опыт, поддается фиксации в кадре?

– Помните известную хронику, когда Патриарх Тихон выходит из Кремля к народу. Ее обычно показывают достаточно быстро, но если остановить ленту и рассмотреть лица окружавших его людей, можно понять, какую роль каждый из них сыграет в дальнейшей истории. Тут отображено все: и твердость веры, и праздность духа.

В крупных планах людей, которые находятся в состоянии молитвы, – это касается и священников, и просто верующих, – фантастическая энергетика. Ее отсутствие всегда выдает тех, кто не молится, а просто отбывает ритуал.

В свое время мне довелось снимать службы Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II – тогда я просто физически ощущал его молитву, чувствуется она и в фильме. Это уникальные кадры – фиксация веры в народе, в лучших его представителях.

– Что, по-вашему, недопустимо в духовном кинематографе?

– Недопустимо искажение религиозных истин, когда под якобы светлым обличьем зрителю предлагается бес.

– Можно ли, на ваш взгляд, снимать Таинства?

– Мои операторы неоднократно снимали Таинство Евхаристии, оно настолько символично, так впечатляет, что было бы жалко, если бы существовал запрет на его съемку. Но вот Таинство Исповеди я бы показывал лишь издали. Другое дело, когда в художественном фильме надо инсценировать Таинство, – это уже отдельная и очень сложная проблема. Сыграть, конечно, можно что угодно, но за все придется дать ответ перед Богом. С другой стороны, нам неизвестна та внутренняя мука, которую испытывает актер после и в момент создания образа, ею он, может быть, и оправдается. Я бы никого не хотел судить.

Мистика документального кадра

– Чем отличается настоящее документальное кино от простой хроники?

– Не так давно Эрнст Неизвестный сказал, что в настоящем документальном фильме обязательно присутствует мистика – откровение о том, что жизнь неодномерна. Я эти моменты всегда чувствую прямо на съемках: «Случилось!» А когда таких открытий в фильме нет, считаю, что картина не удалась. И еще я всегда менял монтажера, если чувствовал, что он «убивает» мой материал, выхолащивает именно эти самые ценные частицы.

– Но есть отрицательная мистика, без Христа...

– Да, есть темное потустороннее начало.

Кинематографисту, считаю, важнее показать присутствующие в мире высшие силы, светлую сторону человека, когда он одухотворен, и душа его выходит в кадре на первый план.

Добиться этого очень сложно. Как бы это парадоксально ни звучало: тем более сейчас, с развитием технологий. Я всегда считал, что кинопленка как материал ближе к Богу. Она состоит из света, серебра и природной субстанции желатина. На ней легче запечатлеть отпечаток души: Божественный свет выбивает серебро, и – картинка отображается. А чтобы передать движения души посредством цифровой техники, надо суметь преодолеть сопротивление некой холодной системы. Это несравненно более тяжелый труд – снять фильм, заставляющий нас плакать, на «цифру».

– Может ли режиссер поставить перед собой духовную задачу и не суметь ее решить средствами кинематографа?

– Да, такое бывает даже у великих режиссеров. Тарковский не знал, как экранизировать Достоевского, и честно написал об этом в своих дневниках в «Мартирологе». 

Режиссер Андрей Тарковский не знал, как экранизировать Ф.М. Достоевского

Как, например, кинематографическими средствами показать «положительно прекрасного человека»? Хотя я не считаю, что князь Мышкин из «Идиота» безгрешен. Многие трагические ситуации в судьбах окружавших его людей спровоцировал именно он. В конце романа он или терпит наказание, лишаясь разума, или в определенном смысле вершит самосуд, ограждая мир от себя, а себя от мира. Как это передать в кино? Можно, конечно, сделать фильм, подобно недавнему сериалу, в котором прекрасно сыграл Евгений Миронов, но, на мой взгляд, это не более чем передать сюжет романа. Добро зачастую незрелищно. Точно так же никто до сих пор не может создать адекватный кинообраз Ивана Денисовича из «Одного дня Ивана Денисовича» Александра Солженицына. Как показать этого Божиего человека?

– В одном из своих интервью вы говорили, что документальное кино – это прежде всего этика. Игровое – скорее воплощенная эстетика. В процессе обсуждений на фестивале между священством и режиссерами возникло предложение ввести помимо эстетики и этики такой критерий оценки творчества, как аскетика. Кинематограф – достаточно молодое искусство. Может быть, возможно еще зарождение нового в основе своей аскетического кино?

– Аскетическое кино – вершина, к которой современный кинематограф мог бы только стремиться. Помню совет Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II: «Снимай просто! Там Ангелов со сто». И стараюсь его выполнять.

 Беседовала Ольга Орлова