Владимир Федосеев: «Музыка дает правдивое понимание жизни»

Сегодня, 17 февраля, отмечаем 50-летие работы в качестве художественного руководителя и главного дирижера Большого симфонического оркестра выдающегося дирижера современности Владимира Федосеева. 

Наверное, из ныне живущих дирижеров (как в России, так и за рубежом) Федосеев самый известный и знаменитый. Он – истинная гордость России. 

Это подтверждают многочисленные премии и награды, которых он удостоен. Орден «За заслуги перед Отечеством» (всех четырех степеней), орден преподобного Сергия Радонежского I степени, Серебряный крест Австрийской Республики и орден Почетного Креста I степени за заслуги в культуре Австрии… Владимир Федосеев – почетный член Патриаршего Совета по культуре. В 2007 году в Вене под его руководством прозвучали «Страсти по Матфею» митрополита Иллариона (Алфеева). В 2017 году мэр Москвы Сергей Собянин наградил маэстро знаком отличия «За заслуги перед Москвой». В январе 2018 года Патриарх Московский и всея Руси Кирилл вручил Федосееву орден святого благоверного князя Даниила Московского I степени. В октябре 2018 года Владимир Федосеев был удостоен звания почетного профессора Санкт-Петербургской консерватории. А в марте 2019 года стал лауреатом Российской национальной театральной премии «Золотая маска».

«Вершина в искусстве недосягаема. Чем ближе к ней подходишь, тем дальше она отступает» 

Маэстро Федосеев – приглашенный дирижер оркестров Токийской филармонии и Баварского радио, Национального филармонического оркестра французского радио и Берлинского симфонического, Дрезденского филармонического и Симфонического оркестра NHK. С 1997 по 2006 год он являлся главным дирижером Венского симфонического оркестра. С 1974 года руководит Государственным академическим Большим симфоническим оркестром имени П.И. Чайковского.

Помимо работы с симфоническими оркестрами дирижер активно сотрудничает с оперными и балетными театрами мира, в числе которых – Ла Скала, Венская опера, Цюрихский оперный театр. В 2015 году Владимир Федосеев дирижировал в Ла Скала в постановках балетов «Щелкунчик» и «Спящая красавица» П.И. Чайковского, а в январе 2017 года – в премьерных показах оперы «Турандот» Дж. Пуччини в «Геликон-опере», после чего был приглашен в московский театр на должность музыкального руководителя.

Многие записи Владимира Федосеева, в число которых входят все симфонии Бетховена и Чайковского, становились бестселлерами. Пластинка с записью оперы «Майская ночь» получила приз «Золотой Орфей» французской академии грамзаписи «Шан дю Монд» и была признана лучшей оперной записью 1976 года. В дискографии дирижера также представлены симфонии Брамса, выпущенные фирмой Warner Classics & Jazz, симфонии Шостаковича, изданные в Японии компанией Pony Сanyon.

Мне довелось трижды беседовать с этим великим человеком. И всякий раз он говорил о музыке и о жизни, которые в его понимании неразрывно связаны друг с другом. И еще о любви, которая дается нам Всевышним.

– Владимир Иванович, как бы вы назвали ваш возраст? Возраст итогов? Работы? Размышлений? О чем вы думаете вечером после больших концертов?

– Скорее, время размышлений. Мой путь очень долгий и трудный. Было много преград, сопротивления. Вначале я 15 лет руководил оркестром народных инструментов Всесоюзного радио. И многие симфонические дирижеры со скепсисом относились ко мне. Думаю, напрасно: я шел правильным путем, хотя и не всегда осознанно его выбирал. Потому что вся симфоническая музыка мира, не только России, основана на народном творчестве.

У каждого возраста есть свой смысл. Но объединяет всю жизнь то, о чем наш великий поэт сказал: «Любви все возрасты покорны». Любви – к человеку, к родному краю. Эта любовь дается нам Всевышним вместе с глубинным смыслом, который постигается, открывается для каждого в разную пору и по-разному – в силу обстоятельств жизни, зависящих или независимых от нас.

А каждый концерт – это для меня повод еще раз пересмотреть свое понимание сочинения, которым я дирижировал. В тех же самых нотах, в тех же нюансах открывается что-то новое. Полного удовлетворения никогда нет. И всегда есть возможность по-другому подойти к сочинению. Чем старше становлюсь, тем больше обновляю интерпретацию. И это процесс бесконечный.

– Ваше детство пришлось на Великую Отечественную войну, вы не смогли получить начального музыкального образования и все же стали дирижером. Ваш путь в музыке – исключение из правила: Центральная музыкальная школа – училище – консерватория. Нужна ли таланту «школа», или он все равно пробьется?

«У каждого свой путь, который может быть длиннее или короче, но дается по распоряжению свыше»…

– ...Наверное, пробьется, должен пробиться. Иначе он не станет достаточно сильным для этой жизни. А школа необходима, иначе постижение жизни будет заторможенным или запоздалым. Иногда этот этап постижения происходит раньше, чем должно быть, как это было в моей судьбе. Мои родители не были музыкантами, и мне действительно было трудно. У каждого свой путь, который может быть длиннее или короче, но дается по распоряжению свыше. Смогли бы мы только почувствовать это «распоряжение» и вступить на трудный путь. А легких путей в жизни не бывает, поэтому нужно пробиваться.

– Что вам дало общение с великим Мравинским? Ведь это именно он пригласил вас в Ленинградскую филармонию...

– Очень много, за что благодарю судьбу. Мне выпало счастье проникнуть в мир его интересов. И я видел человека сложного, удивительно даровитого (не только в сфере прямых профессиональных задач), чья скромность меня всегда поражала. Для меня Евгений Александрович много значит. Он укреплял меня, наверное, даже не замечая этого.

Мравинский – дирижер высочайшего уровня. Его слово было очень веским в мире музыки в советское время. И приглашение в Ленинградскую филармонию определило мою судьбу. Это был не только великий музыкант, но и человек великой души. Я учился на его репетициях. Он часто приглашал меня к себе домой, мы говорили о музыке и о жизни. Для меня огромное значение имело то, что он открыл мне свое понимание музыки.

Я не был его учеником, он вообще не преподавал. В консерватории я учился у другого выдающегося нашего дирижера – Лео Гинзбурга. Он прививал своим ученикам немецкую школу. И это оказалось очень полезным, особенно когда я позднее работал в Венском симфоническом оркестре.

– Вы работали со многими лучшими оркестрами мира. С каким вам понравилось работать и почему?

– Именно с Венским симфоническим. Почему? Благодаря подготовке оркестрантов и дружелюбию на репетициях... Я всегда буду благодарен дирижеру Карлосу Кляйберу, который пригласил меня в этот оркестр. Это укрепило меня в понимании моей профессии. Знаете, русские музыканты умеют привносить в чужое искусство новые глубокие чувства. Глинка, например, написал «Арагонскую хоту», а испанцы совершенно искренне считают, что это произведение создал их соотечественник. У Свиридова есть потрясающие романсы на стихи Бёрнса, а шотландцы утверждают: это цикл нашего автора. Но, честно говоря, не припомню, чтобы немцы или французы исполняли того же Чайковского, как русские. Правда, однажды в Германии мы исполняли Третью симфонию Шумана – «Рейнскую». Критики тогда писали, что мы исполнили не «Рейнскую», а «Волжскую» симфонию. Наверное, мы действительно играли ее по-своему, по-волжски.

– Говорят, что звучание Большого симфонического оркестра имени Чайковского, который вы возглавляете уже 48-й год, не похоже ни на какой другой оркестр мира. Что это значит?

– Мне хотелось сделать оркестр со своим почерком, узнаваемым в звуке. И это главное. Когда я впервые встал за пульт БСО, оркестр был значительно старше меня. Все, что со мной тогда происходило, казалось мне маленькой ступенькой к чему-то заоблачному. Наверное, 48 лет с одним оркестром – это много. Но для меня БСО – семья, которую я взращивал. Мне хотелось добиться звучания оркестра, которое больше всего передавало бы суть музыки Чайковского. Это трудно сказать словами. Наверное, какая-то особенная напевность струнных, мягкость и нежность деревянных духовых. Однажды я ехал в такси, шофер включил радио, звучала Четвертая симфония Чайковского. Я подумал: очень хорошо играют. А потом диктор объявляет: исполнял Большой симфонический оркестр, дирижер Владимир Федосеев.

– Кто из композиторов вам ближе сегодня и волнует?

– Я влюбляюсь в музыку каждого композитора, которую исполняю. То, что мне не близко, стараюсь не брать. Балетная музыка Сергея Прокофьева, к примеру, мне близка, исполняю ее с большим удовольствием, а симфонии старюсь обходить стороной. Исключая Первую «Классическую». Дмитрий Шостакович – величайший композитор ХХ века. Но я по молодости боялся к нему прикоснуться, лишь с возрастом понял его музыку.

Очень люблю Георгия Свиридова. Если Шостакович – это линия Мусоргского, то Свиридов – линия Бородина. К сожалению, не все это понимают. Но люди очень любят Свиридова. Когда я на бис играю его сочинения, с двух первых нот раздаются аплодисменты.

Мне ближе всего Петр Ильич Чайковский. Это композитор, который является душой России и несёт нашу страну по всему миру на своих золотых руках. Но, думаю, не только мне он близок, его любят во всем мире. За исполнение его Шестой симфонии я получил вторую премию на конкурсе «Двадцать лучших грамзаписей» в Японии. Первое место был присуждено Герберту Караяну за «Альпийскую симфонию» Рихарда Штрауса. Для меня очень почетно стоять рядом с таким великим музыкантом. А Чайковского в Японии просто считают своим национальным композитором.

– А в чем эта всемирность Чайковского?

«Чайковский – композитор, который является душой России» 

– Его музыка понятна всем, его мелодии трогают душу. В Японии говорят: «Чайковский – наш композитор». И не удивительно: Чайковский – душа русского народа. И чем больше художник русский, тем больше он интернационален.

Вообще для понимания музыки исполнителю надо погрузиться не только в материал, то есть партитуру, ноты, надо изучать материю, в которой живет дух композитора, подвигнувший его на создание сочинения. То есть его жизнь. Тогда становится понятен смысл музыки.

– В последнее время появилось много новых сценических площадок, количество премьер резко увеличилось…

– Да, театры могут превратиться в фабрики спектаклей, и это очень опасно. Спектаклей выпускают много, часто их не успевают прорабатывать. Но это общемировая тенденция. Есть театры, которые вообще не дают дирижеру репетиций, особенно если спектакль уже «на ходу». Как хочешь, так и играй. Мне однажды в Венской опере предложили дирижировать «Кармен» с одной репетиции.

Главное детище Владимира Федосеева – Большой симфонический оркестр имени П.И. Чайковского

И это относится не только к оркестрам, но и к солистам. Певцы кроме оперных партий ничего не поют, не успевают. А надо обязательно работать над камерным репертуаром, потому что именно в этом жанре вырабатывается мастерство. В опере помимо пения есть много всего, что может скрыть от слушателя какие-то недостатки вокалиста. А на камерной сцене – только певец и аккомпаниатор, ты один на один с музыкой. В прошлом все певцы старались выступать в камерном жанре. Великий певец Сергей Яковлевич Лемешев исполнял в Большом зале консерватории цикл из ста романсов и говорил мне, как это помогало ему в работе над оперными партиями. Мы с Лемешевым были очень дружны. Как и я, Сергей Яковлевич очень любил русские песни. Он так говорил: «Послезавтра я пою в опере «Евгений Онегин». А сегодня еду в Тверь, в деревню к матушке. Она мне песни напоет, и я буду готов к спектаклю».

– В науке давно говорят об «утечке мозгов». Но ведь и музыкальные таланты наши уезжают за границу?

– На Западе нет театра, в котором не пели бы русские певцы. И в составах балета – в основном русские. Артисты оркестра в Америке – тоже, особенно струнники. Наши молодые талантливые ребята уезжают учиться к своим педагогам, которые работают на Западе. В Венской консерватории преподает Борис Кушнир, в Кельне и Швейцарии – Захар Брон. Это же наша русская скрипичная школа. И мы ее утрачиваем. То же происходит с фортепианной и вокальной школами.

Музыкальная Россия в 19 и 20 веках влияла на весь мир. Наша культура гораздо глубже любой другой. Она существует и у нас, и на Западе. Но я не говорил бы, что там все идеально. Очень плохо с режиссерами, с их претензией быть «современными». Им знаний катастрофически не хватает…

– Написана ли музыка, которая отражает наше время?

– Трудный вопрос, ведь время сейчас такое сложное и многоликое... К сожалению, музыки XXI века просто нет. Мы в оркестре проводили международный конкурс на лучшее сочинение последних дней. Не получили ни одного хорошего произведения. В мире много играют современной западной музыки. Но это все далеко не первоклассные сочинения, они не отражают наше время.

– Вы говорили, что в музыкальном искусстве утрачиваются критерии качества, происходит фальсификация вкуса. Это происходит только в музыке или подмена понятий коснулась всех сторон жизни?

– Конечно, это всюду! Ведь музыка, как и вся культура,– это ее часть, ее «продукт». Если же аплодисменты звучат не там и не тем, кому надо бы аплодировать, значит, плохо учим. Мы утратили эталоны. Кто сегодня скажет – что хорошо, а что плохо? Ведь кто-то должен поддерживать высокую планку профессионализма, вкуса. И в прессе музыкальной критики, серьезной и профессиональной, недостаточно.

Количество стало заменять качество. Вот то же телевидение. Его много. Я много езжу по деревням. Домик стоит, еле дышит, а на нем – телевизионная тарелка. Старушки вокруг домика сидят. Они же всю культуру получают из этой тарелки. А качества там нет. То, что людям показывают, просто отвлекает их от реальной жизни, оно засоряет их жизнь. И люди-зрители живут не своей настоящей, а телевизионной жизнью.

Трудно объяснить, что такое качество. Может, когда люди впадают в дрожь от музыки. Или когда душа человека откликается на исполнение. Сейчас таких исполнителей мало. Нет сейчас и такого восприятия музыки. Все затмила другая, коммерческая музыка – электронная, а не живая. Но это временно. Наш оркестр много ездит по российским городам, концерты проходят с успехом, и я чувствую, что провинция начинает жить культурой. Мы этот провал преодолеем.

Владимир Федосеев руководил лучшими симфоническими оркестрами мира – Венским, Берлинским, Цюрихским, Токийским…

– На ваших глазах кончилась одна эпоха и началась другая. Почему новая свободная жизнь не дала таких вершин в культуре, как дала зарегламентированная советская культура?

– И в той культуре были Шостакович, Нестеров, Твардовский, Булгаков, Платонов и еще много других. Все это были художники удушаемые, но не задушенные. А МХАТ? Малый театр? Большой балет и многое другое? Мы сейчас живем той великой культурой. Происходит какой-то циклический спад. Наверное, и в прошлые века были такие спады. Потом происходил выплеск великой музыки. Гении не рождаются каждый день.

А что если мы просто не видим, не можем ощутить начало, зарождение настоящего таланта? Но он все равно себя проявит. В России, к примеру, всегда были прекрасные певческие голоса. И сейчас есть, но они не дорабатывают, не дотягивают до совершенства. Голоса есть, а школа потеряна. Я говорю именно о русской вокальной школе. И конечно, как только появляется голос, певец сразу едет на Запад учиться и работать. Там их принимают с удовольствием. И обратно редко кто из них возвращается, разве что на гастроли.

– У вас 35 наград и премий, в том числе государственные (СССР и России). Вы увенчаны всеми возможными лаврами. Входите ли вы во власть или держите дистанцию?

– Боже мой! Никогда не считал награды и премии. Конечно, дело не в них, а в том, что решается за нас, когда мы об этом даже не знаем. Может быть, иногда только чувствуем... Вершина же в искусстве недосягаема, чем ближе к ней подходишь, тем дальше она отступает. Но к вершине надо стремиться всегда.

А на вопрос об отношениях с властью отвечу словами классика: «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь». Грибоедов-то прав. Для меня музыка заменяет политику и все нехорошее, что творится в мире.

Музыка дает человеку правдивое понимание жизни. У меня много друзей, у меня есть прекрасная музыка, и поэтому я счастлив.

Александр Трушин