Иван Козловский: «В чем счастье? Отдавай, что имеешь, и отдавай скорей»

30 лет назад, 21 декабря 1993 года, скончался великолепный тенор, народный артист СССР, один из любимых певцов Сталина, лауреат двух премий его имени Иван Семенович Козловский. В советское время он умудрялся быть ярким и «действующим» представителем православной культуры.

Он был «ровесником ХХ века» – родился в 1900 году, в крестьянской семье, в селе Марьяновка возле украинского города Белая Церковь. Отец был музыкальным человеком, прекрасно пел и играл на венской гармонике. У Ивана тоже был абсолютный слух и от природы поставленный красивый голос. В восемь лет мальчика отправили в Михайловский Златоверхий монастырь, где он пел в церковном хоре. Позже Козловский рассказывал: «Моя мать мечтала, чтобы я стал священником, и меня отдали в школу, оттуда было «рукой подать» до архиерейского сана. После школы принимали в семинарию, где учились четыре года на священника. Если хотел стать богословом – еще один год. Потом можно было поступить в академию».

После революции планы изменились. В 1917-1920 годах Козловский учился в Высшем музыкально-драматическом институте им. Н. Лысенко. Да, в общем-то, и учить его особенно не приходилось – дыхание, звук и музыкальность Козловского были феноменальными от природы. Одновременно певец начал выступать в Полтавском оперном театре. Однажды ему пришлось в опере Шарля Гуно «Фауст» заменить заболевшего солиста, и Козловский блестяще исполнил заглавную партию.

В 1920-м Козловского забрали в армию, он служил в инженерной бригаде и одновременно как-то умудрялся петь в Полтавском театре. В 1924-м его заметил известный в те годы дирижер Арий Пазовский и пригласил в Харьковский оперный театр. Через год Козловский пел в Свердловском театре, а в 1926-м был уже в Большом в Москве. Здесь он и встретился с Леонидом Собиновым, с которым его сравнивали в Киеве. Причем опять пришлось заменить заболевшего исполнителя партии Ленского в опере «Евгений Онегин». На спектакле Собинов почувствовал себя плохо, вызвали Козловского. И Собинов передал ему златокудрый парик «юного поэта».

Но Собинов был из предыдущего поколения. Главным конкурентом Козловского был Сергей Лемешев – тот был всего на два года моложе Козловского. Но голоса их производили на публику просто магическое воздействие. Толпы поклонниц встречали их после спектаклей на выходе из театра. Были две враждовавших между собой партии – «козловистки» и «лемешистки», и дело между ними доходило до нешуточных драк. Но сами артисты друг с другом очень дружили.

Во время войны Козловский много ездил с фронтовыми концертными бригадами. «Мне довелось много раз выступать перед фронтовиками, – рассказывал он. – И в госпиталях, и вблизи передовой. К раненым не раз ездил с Алексеем Толстым. Он читал свои рассказы, а я пел... Помню, прилетели в Харьков в день его освобождения. На Холодной горе еще фашисты были. Пою перед бойцами – тишина мертвая, никто не шелохнется, только слышно: самолет в небе стрекочет. Потом оказалось – вражеский самолет. Спокойно мог расстрелять нас из пулемета. Поэтому и сидели, не шелохнувшись...»

Рождественские песнопения в исполнении Ивана Козловского 

Последние годы Козловский жил очень скромно. Но при этом помогал многим людям. Передавал деньги известной пианистке и православной подвижнице Марии Юдиной для помощи репрессированным и бедствующим, посылал ссыльным тёплые вещи, лекарства и деньги. У Козловского искала защиты и человеческого тепла первая жена Федора Шаляпина с дочерью, оставшиеся в России после эмиграции великого певца во Францию и преследуемые как родственницы «врага народа». Помогал Наталье Рыковой, дочери репрессированного председателя Совнаркома, 18 лет отсидевшей в лагерях. Помогал ей деньгами, выхлопотал пенсию и жилье.

Он признавал любовь только жертвенную, в самом высоком понимании этого слова. Неоднократно говорил: «В чем счастье? Отдавай, что имеешь, и отдавай скорей. Вот в отдаче, видимо, и есть взаимное обогащение… Если испытываешь к кому-нибудь неприязнь, подумай о том, как ты ему можешь помочь». В последние годы жизни практически на каждой странице его дневника было написано: «Пусть будет добро… Надо делать добро…».