Фредерика де Грааф о том, что нам открывается в опыте смерти – своей или близких

Сегодня, в попразднство Воздвижения Креста Господня, поговорим о нашем личном крестоношении – как могут христиане встретить болезнь свою или близких, боль разлуки с родными или с этим миром – смерть. Что она нам дает? И чем мы можем поделиться с теми, кто в горе? И почему от горя не надо закрываться? И как действовать, проводив в мир иной дорогих? Об этом рассказывает Фредерика де Грааф. Голландка по происхождению, она без малого полвека назад приехала в Россию с хосписной миссией и здесь приняла православие. Она доброволец в Первом московском хосписе. А еще Фредерика – духовная дочь митрополита Антония Сурожского, цитаты из книги которого «Жизнь в вечность» она и положила в основу этой беседы.

Фредерика де Грааф

Часть I. Мы должны стать продлением Христова присутствия на земле 

Надо сбросить груз с души

В основе нашей жизни лежит вечность и воскресение. Вечность нам открывается через Христа, – чем глубже мы приобщаемся через несение своего креста, исполнение евангельских заповедей ко Христу, тем больше вечность вливается в наше разряженное время, то есть в нашу земную страдальческую жизнь. Вечность – это еще одно измерение, где всецело действует Сам Бог, и Его любовь от избытка переливается на страждущих и в этот мир. Его Крест, наша приобщенность к Его страданиям своим крестоношением и нас спасает, дает нам надежду.

Поговорим о переживаниях, страдании и горе тех, кто после смерти близкого остались еще здесь, на земле. Владыка Антоний Сурожский говорит:

Владыка Антоний Сурожский. Беседа с молодежью

«Болезнь и смерть зависит не только от физических причин, от патологии, но также от всего того, что разрушает наши внутренние жизненные силы, от того, что можно назвать отрицательными чувствами и мыслями. Очень важно разрешить не только внешнее, но и все внутреннее, что касается взаимоотношений с людьми, с самим собой, с обстоятельствами жизни, достичь примирения со всеми».

Это касается прежде всего тех, кто уже болен. Когда тяжкий груз лежит на душе – это только усугубляет физические страдания. Может, все-таки лучше перейти за грань этого мира без томящего багажа? Можно так прямо и спросить у того, кому мы хотим помочь: «Есть ли у вас обида на кого-то? Осталось ли непрощение?» Чаще всего отвечают: «Все у меня в порядке». И тогда уже это не моя задача вторгаться. Но есть те, кто точно ждет этого вопроса!

Помню, у нас в хосписе была такая Наталья, которая не могла простить бывшего друга. Это лежало камнем на ее душе. Она не была воцерковленной. Я ей говорила: «Может, стоит это сбросить с души? Потому что пока ты не прощаешь, ты будешь едина с ним. С тем, кто причинил тебе боль – он остается в твоей жизни...» Я ей нашла священника для того, чтобы они просто поговорили. Он не форсировал ее исповеди. Просто периодически приходил к ней, они общались. И она мне потом призналась, когда она все же решилась исповедоваться и причаститься – после причастия как будто бремя спало с ее души. И тем, кто болен, надо успеть сбросить это бремя до смерти, потому что потом мы зависим только от молитв других людей.

Я хочу привести еще один пример. У нас сейчас умирает молодая женщина. Ее зовут Катя. Ей только что исполнилось 37 лет. У нее двое детей. Муж совершенно закрыт от того, что происходит, не принимает этого. Она совершенно одна. Когда она еще не так была слаба и могла говорить, она мне призналась, что она невоцерковленная, хотя и верит в Бога, но не любит храм. Я ей задала свой вопрос, она ответила: «У меня только благодарность и любовь, никто мне ничего не должен, я ни на кого не обижаюсь, если кто-то хочет обижаться, пусть обижается». Я спрашиваю: «Страшно тебе?» – «Да, страшно, – говорит, – страшно, потому что я так рано ухожу». А потом она вдруг произносит почти с улыбкой: «Но интересно, там так, как в Евангелии, или другая жизнь?» Она действительно верит, что там есть жизнь, и это ей позволяет перестать бояться. К ее собственному удивлению, она именно на больничной койке начала рисовать. Она, пока была здорова, и не знала, что так талантлива, и никто не знал. А теперь говорят, что она может делать выставки. А еще она мастерит прекрасные цветы, – очень жизнерадостные, точно живые. Она мне даже как-то сказала: «Я поняла, что моя болезнь нужна. Потому что я стала другим человеком. Я уже не та, кем была». Всё поверхностное ушло. Сейчас она умирает. С ней рядом мама. Казалось бы, у нее есть на что обидеться – от мужа нет никакой поддержки, но у нее никакого ропота. Недавно был день ее рождения, а ее даже не побаловать ничем вкусненьким, так как у нее стоит зонд, она много месяцев уже не ест нормально. Но дай Бог каждому так спокойно и светло встречать свою смерть. Она почти невоцерковленная, но живет понятиями, к которым мы, христиане, стремимся. Я цитировала вам слова умудренного владыки Антония, но и эта молодая женщина тоже говорила:

«Смерть может стать вызовом, позволяющим нам вырастать в полную нашу меру, которая только нам доступна».

Ад – это «поздно» (Ф.М. Достоевский)

Владыка Антоний продолжает: «Память смерти может позволить нам жить так, чтобы никогда не сталкиваться со страшным словом – поздно. Слишком поздно любить, выражать свою любовь, поздно произнести слова, которые можно было сказать, поздно сделать движения, которые могли выразить наши отношения...» В прошлом я как-то попросила студентов написать от всего сердца, но только не думая, не от ума, а сразу первое, что запросится на бумагу при вопросе: «Если бы вам сказали, что вам осталось жить всего три месяца? Что бы вы сказали?» Большинство из них написали: поздно. Вот тебе и на! Еще не начали жить. Другие ответили так: как мои родители переживут мою смерть? Или: я боюсь лечения. Был даже такой ответ: я Бога боюсь. Но самая частая фраза: поздно, поздно начать жить... Владыка говорит о том, что мы живем, как будто вечно будем жить. Мы вечно будем жить, но не на этой земле. А мы тут живем так, как будто сможем еще переписать свою жизнь набело. Да не будет этого! Это надо понять. И научиться жить здесь и теперь. И делать то, что мы можем делать, не откладывая.

Владыка Антоний еще говорит:

«Смерть, память о ней, мысль о ней – единственное, что придает жизни высший смысл. Смерть – это не конец, а дверь, которая открывается и впускает нас в простор вечности. Которая была бы навсегда закрыта для нас, если бы смерть не высвобождала нас из рабства жизни. Если бы мы бесконечно жили на земле, это был бы ужас...»

Я помню свою бабушку. Она умерла в 84 года. Она уже готова была перейти. Всё видела, понимала. Как и мы все понимали: если было бы еще 200, 300, 500 лет, то это было бы ужасно. Не думайте, что владыке легко говорить про смерть. Он всегда сидел с больными, даже во время войны. Он говорит еще и так: «Когда человек умирает, мы совершенно законно можем сокрушаться сердцем. Грех убил человека, которого мы любим. Смерти не должно было быть, и мы плачем над усопшим. Мы можем и должны плакать, не говорить, что на все есть воля Божия, но прочувстовать, что происходит внутри сердца».

И при этом владыка подбадривает, отмечая, что к нему приходили те, кто только что умерли. И они свидетельствовали: «Владыка, я с вами прощаюсь, я уже там». Он запросто общался с людьми, которые уже там. Когда моя мама умерла, он мне вдруг через некоторое время сообщил: «Я каждый вечер с ней разговариваю и прошу, чтобы она тебя охраняла». Почему он это делал, я не знаю. Он несколько смутился. И добавил: «Она жива». Для него люди, которые там, реальны.

Как мы будем переходить?

Я знаю, что все параметры жизни там совершенно другие. Там все по-другому. Когда человек умер, плакать надо, потому что это наше выражение любви. Но мы можем за него и радоваться, для него-то ведь началась жизнь без ограничения. Он оказался на просторе, где нет болезни, ни печали, ни воздыхания. Когда я общаюсь с больными, которые стоят на пороге смерти, и их близкие переживают трагедию, меня больше всего ранит именно боль родственников. Потому что те, кто уходят, они как бы уже пристроены. Не все об этом говорят, но все ощущают, что они как-то ближе к Богу. 

Когда борьба уже прошла, наступает какой-то мир, и тогда за тех, кто уходит, не страшно, они уже точно пристроены, они ближе к Богу

Это бывает, когда борьба уже прошла (бывает, что эта битва за продолжение здешнего существования, с самим собой, со своим прошлым еще идет), но когда всё это внутреннее сопротивление уже перегорело, наступает очень явный момент, когда противоборства уже нет и видно, что человек перешел какую-то грань. И тогда уже какой-то мир наступает. Не всегда, но часто. Я стараюсь делать всё, что могу, помогая не только самим пациентам, но и родственникам. Когда мама Кати сейчас постоянно сидит с ней, она такая вся замкнутая на своем горе, не допускает людей к себе. А Катя спокойна и открыта, и потому-то за нее спокойней. Меня часто удивляет, вот умирает еще совсем не старый человек, у него, может быть, были еще какие-то планы, но мир царит, когда он только что преставится... Боль моментально уходит с его лица.

У нас так недавно умирал молодой человек, 49 лет. Звали его Петр. Он был юристом, знал несколько языков. В последнее время он находился в коме, но… когда я с ним говорила по-голландски, он мне вдруг улыбнулся. Он понимал, о чем идет речь, и – улыбался. Это редкий случай – такая близость с человеком, от которого ты не слышишь вербального ответа. Но всё было сказано без слов. Для общения не всегда нужны слова. Он все понимал. Его родители отдали все деньги на лечение единственного сына, но это продлило ему жизнь лишь на 8 лет. Он недолго умирал, но очень мирно. И когда не так давно умер, стал внезапно таким юным, таким красивым. Он умирал без борьбы. Он сам крестился в 25 лет и очень любил Бога, и было видно, что они вместе. И эта радость и тишина ухода остались в памяти… Сейчас у нас есть его ровесница – Анна, ей тоже 49 лет. Она совсем не верующий человек. Вся такая колючая. Никому не дает до себя дотронуться. Только ее муж и может быть рядом. Она уходит с трудом.

Очень важно то, как мы уже сейчас, еще до такого испытания, как, например, болезнь, живем. То, какие мы сейчас, уже определяет, как мы будем переходить и сможем ли помочь другим, как впрочем, и самим себе.

Жизнь и любовь продолжаются после смерти

Еще Ветхий Завет знал, что жизнь и после смерти продолжается. Наши предшественники еще в Ветхом Завете прозревали суть жизни и смерти, когда отмечали «крепка как смерть любовь» (Песн. 8:6). Нужно подготовиться к тому, что жизнь продолжается, и даже если у тебя нет личного опыта вечности, но должен же быть у тебя опыт любви, опыт дружбы, опыт верности – и это все качества вечности. И об этом можно рассуждать не только с религиозных позиций. Муж моей колючей пациентки говорит: «Я вот не верю в Бога, но без Бога нельзя жить». Владыка Антоний подчеркивает, что никогда не надо произносить «мы любили друг друга», но «мы любим друг друга». Жизнь и любовь продолжаются после смерти.

После Страстной недели, в Великую Субботу, мы поем о Победе Христа над смертью. Ад, Шеол – место, где Бога нет. Все пророки, все люди в Ветхом Завете сходили в Шеол. Но они ожидали Мессию, чтобы снова восстановилась связь с Богом! В Великую субботу, когда Христос входит в ад, происходит величайшее событие в истории человечества. Если бы не было жизни после смерти, не имело бы смысла жить много лет, как и невозможно было бы находиться с людьми, которые в горе. Когда нам кажется, что Господь далеко, когда мы не ощущаем Его присутствия, как нам трудно. Но вы только представьте себе тех, которые шли в Шеол, они жили и умирали без Христа, без Света, без этой восстановленной связи с Богом, – как это было тяжело! И ведь не только грешники, но и праведники. В Страстную субботу ад было подумал: «Наконец-то! Ты пришел, я Тебя поймал». Но ад забыл, что Христос – Бог. Свет Христа разрушил ад для тех, кто пошел за Господом в Великую субботу. Ада теперь нет для тех, кто верит во Христа. Разлучения с Богом нет. Это важно помнить, особенно когда мы переживаем горе или смерть близких, когда мы с теми, кому это предстоит или их ждет разлука с родными. Владыка Антоний говорит: «Есть горе разлуки на земле, но нет в смерти разлучения от Бога. И от близкого тоже». 

В Православии переживание смерти пасхально Владыка Антоний еще и так учит: «Мы предстанем перед Тем, Кто есть наше Спасение и Спаситель, а не Судья. Он ждет нас и любит нас». У нас в хосписе лежит сейчас Ольга. Она мне говорила (сейчас она уже не говорит): «Ты знаешь, я не достойна, я не доросла до встречи с Богом». Она действительно думала, что надо быть каким-то не то что святым, но очень, мол, хорошим человеком, чтобы встретиться со Христом, чтобы быть с Ним. Я дала ей почитать владыку Антония. Она была в таком в удивлении, что Бог, оказывается, может принять нас, и ее в том числе, такими, какие мы есть сейчас. Владыка однажды дал мне почувствовать: «Не бойся, Бог принимает тебя такой, какая ты есть. Он для всех пришел». И владыка подчеркивает: если мы – собственный Христов народ, то мы просто не имеем права прошляпить рождение усопшего человека в вечную жизнь лишь из-за того, что мы сами так глубоко ранены своими потерями и личным одиночеством на этой земле.

Владыка отмечает то, что мне кажется очень важным, и это весьма конкретно:

«Человек, который умер, жив в Боге. Любимый человек умер – но он жив в Боге. И чем больше и глубже мы пребываем в Боге через молитву, тем ближе мы к усопшему».

Если мы способны помнить не только умом, но и сердцем тех, кого любили на земле, через смерть любимых мы уже до некоторой степени сами вошли в вечность, где они сейчас живут и живы. Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф. 6:21). Чем больше людей уже там, тем больше, если мы этого хотим, мы уже в вечности и с Богом.

Бог нам дает задание

Но для тех, кто остается на земле после смерти любимых, есть определенная задача. Вместо того чтобы жить в своей пустоте, в пустыне, которая у нас осталась после разлуки, наша жизнь может быть искуплением дорогого нам человека, мы можем ее, оставшиеся у нас годы, обратить к его славе. Мы можем жить, воплощая своей жизнью все то, что было в нем значительного, высокого, подлинного. Мы можем, когда встанем перед Богом, принести Господу плоды, всю жатву семян, посеянных его примером, его жизнью, и сказать Богу: «Прими это от меня, это принадлежит ему, я только поле, сеятель был он». Но есть еще и другие задачи для человека в горе. Это выбор не быть жертвой, но выбор чем-то жить и чему-то научиться. Опять – не «почему?», но «для чего?» и «для кого?» это случилось.

У нас есть обязательства, говорит владыка Антоний, перед усопшими, нам надо развязать все узелки в душе. Мы должны быть в состоянии сказать усопшему от всей глубины сердца и всего нашего существа: «Прости меня. И я прощаю тебя, иди с миром. Я отпускаю тебя. Я встану перед Богом со своим прощением, пусть ничто, что было между нами, не стоит на твоем пути к полноте и вечной радости. Я готов с тобой примириться, я готов тебя принять, какой ты есть со всеми последствиями. Я буду тебя нести либо как дитя, либо как крест, на котором в конечном итоге я буду распят». Это важно в евангельском целеполагании жизни как осуществления любви. Любовь владыки – это готовность нести человека до врат Рая.

Но это не значит закрывать глаза на то зло, что было в жизни человека. Тем более мы должны молить Бога освободить и себя, и усопшего.

«Мы должны с мужеством разделить Свет от тьмы, чтобы отделить плевелы от пшеницы. И подражать всему, что достойно».

Разделить Свет от тьмы возможно, говорит владыка, мечом Божиим. Евангельское слово помогает нам, видя всё как есть, прощать до конца. Владыка продолжает: «Другая задача – мы должны быть готовы встретить горе, тоску, посмотреть в лицо всему, что происходит внутри нас самих, мы должны быть готовы любить ушедшего уже из глубины горя и страдания, как мы любили его в радости при жизни». Но это требует мужества. Не избегать переживания горя с помощью транквилизаторов, развлечений, а быть открытыми к тому, чтобы пережить эту пустоту, этот ужас от того, что любимый ушел.

Одна англичанка внезапно потеряла свою дочь, просто приехала домой и застала ее уже мертвой. Потом так же скоропостижно у нее от тромба умер муж. И она не могла пережить это горе, 20 лет принимала транквилизаторы. Стала неадекватна. Когда она попробовала перестать принимать транквилизаторы, призналась: «20 лет я не жила», – она не могла вступить в контакт со своим горем, которое произошло два десятилетия тому назад. Эта женщина была на грани психической болезни. Владыка говорит, что если мы будем подавлять горе транквилизаторами, это не поможет, они не разрушают боль. Но когда мы сами стоим перед своей смертью, владыка Антоний говорит следующее.

Необходимо готовиться к смерти через суровый, но освобождающий нас процесс прощения всех, и себя в том числе, примирения с собственной совестью, со всеми обстоятельствами нашей жизни, настоящими и прошлыми, со всеми в ней событиями и со всеми людьми и даже с предметами, которых мы касались. Так, чтобы вся земля могла сказать нам: «Иди в мире».

Уходить надо так, чтоб все и всё на этой земле нам готовы были сказать – иди в мире

Но владыка подчеркивает, мы не можем подготовить человека к смерти, потому что у нас самих нет этого опыта. Опыт есть у Лазаря Четверодневного, но у нас опыта смерти нет. Вопрос не в том, чтобы подготовить человека к смерти, но к Жизни. Но мы можем передать ему это измерение вечности, только если в нас самих это есть. Это не передать словами – про Христа, про Рай, про вечность можно, конечно, рассказать. Но это совсем не то же самое, что быть в вечности, то есть быть во Христе. Можно ведь просто сиянием глаз передать, что Жизнь есть, и это самая действенная проповедь.